F.W.Hackländer
Leibschneider der Zwerge. 1843
*****************************
Много
лет тому назад жил в Аахене, старом имперском городе /1/, мастер-портной, хозяин собственной мастерской. Таких и по сей день еще встречается немало. Но мастер Каспар пользовался к тому же
особой привилегией – своей искусной иглой он шил попоны для лошадей императора,
как, впрочем, одежду для его конюшенных и прочих слуг. Он очень гордился
своей должностью при дворе, и когда он сидел за рабочим столом – на голове
остроконечная белая шапочка, а в руках, подобно скипетру, чертила изящные
пируэты в воздухе игла, то можно было подумать, что император – это сам мастер
Каспар.
Хотя
он был маленьким, тощим человечком, но у своих подмастерьев и учеников
пользовался большим уважением, что в общем-то понять было трудно, потому
что он никогда не шумел и не ругался. Лишь иногда, в редких случаях, он повышал свой тонкий пронзительный голосок, чтобы со всей учтивостью сообщить
подмастерьям, что они мошенники и насквозь испорченные негодяи.
Было
странно видеть, как самые разбитные и отчаянные парни становились сговорчивыми
и смирными, поработав некоторое время в мастерской мастера Каспара. Лентяи
превращались в трудолюбивых, а балаболы, предпочитавшие вместо работы
рассказывать в мастерской всякие байки или распевать песни, вскоре, казалось,
теряли начисто память и молчали, как рыба. В таком добром воспитании была,
безусловно, заслуга старого мастера. Впрочем, кое-кто утверждал, что
подмастерья просто пытались не расхохотаться, когда маленький сморщенный
человечек тонюсеньким голоском начинал читать им нравоучения, и что в доме царствовал
другой волшебник, который усмирял дерзких и строптивых портняжек.
Этим
волшебником был не кто иной, как 16-летняя дочка мастера Каспара, ведшая все
хозяйство в доме отца, поскольку госпожа Каспар давно умерла. Роза (так звали
дочь портного) готовила подмастерьям еду, прислуживала им всем за столом, и если
среди мальчиков попадался кто-нибудь, кто не мог расстаться с принесенной из
родительского дома привычкой есть по-турецки, а говоря по-простому, залезать пятерней
в миску, то он быстро отучался от плохих манер, стоило только Розе сделать
недовольную гримаску.
И
если в конце концов муштра мастера Каспара и обходительность Розы понемногу
преображали дурно воспитанных лоботрясов, то с одним-единственным юнцом никто
ничего поделать не мог. А был он к тому же родней старому портному — племянником, сыном его родной сестры. Филипп — так звали молодого человека — был вообще-то
по природе своей добрый малый, а, если хотел, то и умелым старательным портным.
Но
была у него одна досадная привычка: спокойно усидеть за своей работой он не
мог. Начинает шить, к примеру, новое платье, шьет без остановки полчаса, (при
этом стежки выходят у него красивые и ровные, так что у мастера Каспара сердце
от радости замирает), но больше получаса наш добрый Филипп выдержать не может.
Особенно тяжело ему давалось молчание. Тогда он обычно подталкивал в бок своего
соседа и начинал болтать с ним о чем угодно, а если не болтать, то петь, смеяться,
шутить – короче, за короткое время малый ставил на уши всю портняжную
мастерскую, внося в ее размеренную работу беспорядок и сумятицу.
Мастер
часто выговаривал ему за это. И ругался, и увещевал по-хорошему. Но все эти
внушения не помогали: Филипп продолжал выделывать свои фокусы. И поскольку он
всеми возможными способами развлекал своих собратьев, то и обращал больше внимания на них, чем на работу. А поэтому обычно портил свое шитье, как бы
хорошо его ни начинал. Стежки становились все длиннее и длиннее, и вместо того,
чтобы, к примеру, закладывать отложной воротник искусными складками, он, не
раздумывая, беззаботно шил и шил дальше, как будто хотел сделать повару простой
передник вместо изящной куртки.
Таким
манером Филипп уже испортил несколько заказов, и мастер часто грозил ему, что
откажет от дома в случае очередной провинности. Но торжественные обещания
Филиппа исправиться или горячие просьбы Розы за своего непутевого двоюродного
брата всегда смягчали гнев старого Каспара. Ему и самому было больно видеть, как
тают все воздушные замки, которые он строил в надежде на сына сестры. За свою
жизнь мастер сколотил кое-какое состояние и приобрел прекрасную клиентуру, и с
удовольствием пересадил бы на свое место, как в теплое уютное гнездышко, Филиппа,
обеспечив таким образом и будущее своей дочери Розы, которую охотно выдал бы
за племянника.
Но легкомыслие и болтливость молодого человека разрушали все его планы. Чем больше поблажек делал дядя Филиппу, тем разнузданнее тот себя вел и шил день ото дня все хуже и хуже, несмотря на увещевания Розы. Филипп уже не делал ни одной работы, в которой из-за допущенной им неаккуратности не было бы грубой ошибки, и более того, он из озорства делал еще несколько. Так, его совсем не заботило то, что к черному благопристойному платью госпожи советницы он подшил несколько пестрых лоскутов, скрытых под широким отложным воротником и не заметных с первого взгляда. Но вскоре, когда на улице поднялся небольшой ветерок, почтенная дама, член городского магистрата, подверглась насмешкам уличных мальчишек.
Поговорка «повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сломить» оправдалась с Филиппом в полной мере. И в конце той недели, когда племянник распоясался окончательно, мастер Каспар взял большой кусок мела и зачеркнул на стенной доске с именами подмастерьев имя своего племянника жирной многозначительной линией.
Он
объявил молодому повесе, что следующим утром тот должен покинуть его дом, и
поскольку мастер Каспар опасался, что вновь уступит просьбам Филиппа и слезам
Розы, то поклялся самому себе не принимать племянника обратно, пока тот не
исправится и в подтверждение этого не предъявит ему шесть золотых гульденов /2/,
заработанных честным путем – по тогдашним временам очень большая сумма.
Подмастерья
и ученики, стоявшие вокруг, побледнели при этих словах учителя, и только Филипп
сохранял хладнокровие. Он собрал свои пожитки в дорожный мешок, подвязал к нему
сверху ножницы и портновский утюжок и в тот же час пришел к мастеру Каспару и
Розе, чтобы попрощаться.
Ах,
лучше бы ему было не встречаться вновь со своей сестричкой и уйти, не прощаясь!
Ведь сейчас, когда он стоял перед нею, он ясно видел, как прекрасны ее голубые
глаза, как стройна и изящна фигурка, и чувствовал всем своим сердцем, почему
так бьется сердце её, когда девушка на прощанье подала ему руку. В ладони она
держала небольшой сверточек с парой монет, который хотела передать своему кузену.
Она втиснула пакетик ему в ладонь, из глаз Розы выкатились две слезинки и упали
бедному парню прямо на сердце. Тут он вдруг понял, как велики было его
легкомыслие и вина, и поспешно бросился вон из дома, чтобы скрыть выступившие у
него на глазах слезы.
*** ** *** ** ***
В
те времена ремесленнику-юнцу было намного труднее, чем сейчас, найти пристанище
и работу. Филипп это знал и, понимая, что совершил ошибку, так глупо покинув гостеприимный
дом своих родственников, не пошел по дороге, ведущей в какой-нибудь большой
город. Вместо этого он в задумчивости направился к горам, что высились близ его родного Аахена.
Вскоре
он углубился в каштановые леса на склонах гор, что и поныне носят название Лоусберг /3/.
Его настроение стало еще печальнее, ведь каждый камень и каждый холм этой
местности напоминали ему об его детских годах, когда он прибегал сюда играть с
другими мальчишками. Вокруг высились скалы, сложенные из песчаника, в котором
застыли красивейшие окаменевшие раковины и морские организмы. Мальчики выбивали
их из камней и играли ими, как затейливыми игрушками. Сколько сумок, доверху наполненных
самыми разнообразными дарами древних морей, он когда-то притащил отсюда домой.
А за этими местами начиналось обширное царство густых еловых лесов. Дети и взрослые ходили только до его границы, а дальше нет. Ведь там, среди этих старых черных деревьев, было, как говорили в народе, нечисто. Конечно, и в тех горах тоже можно было отыскать замечательные древние окаменелости, но люди утверждали, что все, что было взято оттуда, таило в себе нечто зловещее.
А за этими местами начиналось обширное царство густых еловых лесов. Дети и взрослые ходили только до его границы, а дальше нет. Ведь там, среди этих старых черных деревьев, было, как говорили в народе, нечисто. Конечно, и в тех горах тоже можно было отыскать замечательные древние окаменелости, но люди утверждали, что все, что было взято оттуда, таило в себе нечто зловещее.
Лесорубы
когда-то часто приносили из тех лесов каменные раковины и клали их дома на
полку или в стенной шкафчик. Но очень скоро относили их назад в лес, поскольку случалось,
что посреди ночи эти сувениры начинали петь или тихо шептать. Они жаловались и
вздыхали голосами маленьких детей, которым сделали больно.
Старики
утверждали, что все это проделки маленьких горных человечков, живущих в камнях
и раковинах. Своими врагами их делать было нельзя, вот почему ту часть гор
Лоусберг люди обходили стороной, и никто оттуда ничего не брал.
Филипп,
пройдя все те места, где он когда-то играл мальчишкой, продолжал свой путь
дальше в горы. Он погрузился в печальные размышления об Аахене, мастере
Каспаре, а еще больше о Розе.
Вскоре
он перешел границу, за которой
начинались заповедные еловые леса. Там тропинка начала петлять меж горами то
вверх, то вниз. Молодой человек не следил за дорогой и вскоре оказался между
густыми и высокими елями, так что уже не мог понять, откуда пришел и как отсюда
выйти. Солнце медленно садилось за горизонт, и бедному парню внезапно
вспомнилось, куда он попал.
Он
побежал налево, затем направо, пытаясь найти выход из леса, но не нашел, а
когда время от времени начинал кричать в надежде, что кто-то откликнется и поможет ему выйти
из чащи, отвечало ему только эхо. И отвечало
оно, как он к своему ужасу понял, тихим язвительным
смехом.
Тем временем наступила ночь, и так как теперь Филипп понимал, что из леса ему сейчас не выбраться, то смирился со своей судьбой и стал искать для себя место, где был бы защищен от холодного ветра и где он смог бы немного поспать. Вскоре такое место нашлось, парнишка сел в мох, прислонившись к стволу большой ели, два раза прочитал «Отче наш» и заснул.
Тем временем наступила ночь, и так как теперь Филипп понимал, что из леса ему сейчас не выбраться, то смирился со своей судьбой и стал искать для себя место, где был бы защищен от холодного ветра и где он смог бы немного поспать. Вскоре такое место нашлось, парнишка сел в мох, прислонившись к стволу большой ели, два раза прочитал «Отче наш» и заснул.
*** ** *** ** ***
Внезапно
сквозь сон он услышал, как кто-то зовет его по имени, и так как по утрам обычно
Роза стучала в дверь и окликала его, то он и сейчас подумал, что уже пора вставать
и идти в мастерскую, и сонно ответил, как обычно: «Сейчас, Роза, сейчас!» В ответ раздался тонкий продолжительный смех, который окончательно разбудил
парня. Он открыл глаза и не поверил им: здесь, посреди леса, в слабом странном
освещении перед ним стоял человечек едва ли в фут высотой. У него было очень приветливое
лицо, длинная белоснежная борода, а в руках дорожный посох. Филипп подумал, что
все еще спит, протер себе глаза, прокашлялся и громко произнес свое имя. Но
маленький человечек исчезать не хотел, напротив, — он поднял свою ручку, показав
Филиппу, чтобы тот следовал за ним.
Поначалу
у нашего портного возникло сильное желание сбежать прочь, куда глаза глядят. Но
малыш выглядел таким добродушным и безобидным, да и был таким маленьким по сравнению
с самым Филиппом, что парень подхватил свой дорожный мешок и пошел вслед за
гномиком, поскольку никем иным он быть просто не мог. Они шли все глубже и
глубже в лес в слабом освещении, уже замеченном Филиппом при пробуждении.
Вскоре он увидел, что свет идет от огня, разведенного между больших скальных
выступов. Вокруг костра на земле сидели еще пять гномов, и все были очень
печальны. К ним в круг и подсел первый человечек, знаком показав парню, чтобы
тот тоже присаживался рядом.
Поскольку
ночь была довольно прохладной, то Филипп с удовольствием подсел к огню, потирая
закоченевшие руки.
Но вскоре ему стало скучно сидеть молча с немой компанией. Он несколько раз пытался заговорить то с одним, то с другим маленьким соседом. Но когда он обращался к ним с каким-нибудь вопросом, по-дружески подталкивая их в бок, чтобы побыстрее отвечали, те только стискивали зубы и смотрели на парня со злостью. Но Филипп не сдавался и продолжал болтать. Внезапно гном, который привел его, ударил своей палкой по костру, так что горящие угольки попали нашему парню прямо в лицо и на волосы. В первое мгновение Филипп был готов дать хулигану по затылку. Но тут он вспомнил рассказы своей няньки о том, что в похожем случае разозлившиеся гномы просто свернули шею бедному парню. Поэтому он постарался успокоиться и, поскольку сон совсем покинул его, положил перед собой свою дорожную котомку и начал распаковывать пожитки.
Тут он увидел, что все гномы стали с любопытством заглядывать в его открытый мешок. Филипп со своей стороны притворился, что ничего не замечает, расстелил перед собой платок и разложил на нем иглу, ножницы, нитки и пряжу — все в прекрасном порядке, — а к ним подложил блестящий портновский утюжок. Гномы стали ерзать по земле взад-вперед, вытягивая шеи, чтобы получше видеть, что будет делать парень дальше.
Но Филипп, который прекрасно видел, как маленькие человечки во все глаза наблюдали за ним, сделал вид, что ничего не замечает. Он взял старую куртку и начал аккуратно штопать иглой большую дыру. Тут взгляды гномиков стали оживленнее, и все они склонились над портным, привстав на цыпочки, чтобы получше рассмотреть, что он делает.
При этом все шесть издали глубокий вздох, так что Филипп, оторвавшись от своей работы, взглянул на гномов и заметил, что они стали еще грустнее прежнего. Это его опечалило, и он опять собрался заговорить с человечками, но едва успел вымолвить первое слово, как все снова уселись на землю с рассерженными лицами, а Филипп сзади получил такую крепкую оплеуху, что упал головой в мох. Сначала он подумал, что это мастер Каспар, который разыскал его и хочет разбудить от крепкого сна. Но когда оглянулся назад, то увидел, что это был всего лишь сук, который таким странным и необъяснимым образом упал с дерева прямо ему на ухо.
Разъяренный, парень снова уселся и заново принялся за свою работу. С каждым его стежком гномы опять начали приближаться к нему все ближе и ближе, жалобно вздыхая, так что Филипп, который был по натуре добросердечен, гадал про себя: какое же горе у этих малышей?
Его первый знакомец находился к нему ближе всего и смотрел на него странным взглядом, проводя при этом рукой по спине. И Филипп подумал: вот оно что! наверное, гномикам нужно заштопать их курточки и штаны! Человечек как будто понял эти мысли, поскольку его скорбное лицо осветила приветливая улыбка.
Ободренный ею, портной подхватил гномика и положил на колено, чтобы осмотреть его одежду. На спине камзола обнаружился большой разрез, и когда портной осторожно раздвинул пальцами его края, то увидел, что разрез затронул не только подкладку и рубашку, но и само тельце гномика. Его тело было совершенно особого рода. Оно было не из плоти, как у людей, а похоже на слои луковицы. Только слои эти, лежащие один на другом, были из тонкого нежного вещества, подобного розовым лепесткам. Вскоре Филиппу вспомнилось, как однажды бабушка рассказывала, что все гномы и альрауны происходят от мандрагор, а те в свою очередь в предках имели луковичный народец.
Как уже было сказано раньше, если наш портной к работе был расположен, то шил очень прилежно и основательно. Вот и сейчас он подумал, что надо хотя бы попытаться сперва заштопать тельце гномика, а уж затем подумать и о рубашке с камзолом. И начал он штопку самой тонкой иглой, какая была у него в наличии. Впрочем, озорник Филипп, памятуя о костре и прежней пощечине, норовил время от времени делать стежки глубже, чем это было необходимо.
Другие гномики с любопытством придвинулись ближе, и их личики просветлели, когда они увидали, с какой основательностью портной начал сшивать самые нижние слои разреза.
«Сейчас, — думал Филипп, — было бы только справедливо, если бы малыши ответили на кое-какие вопросы». И когда он начал вставлять нитку в новую иглу, то нарушил молчание и попросил человечков объяснить, кто же они такие. И о, ужас! Не успел он договорить первое слово, как игла, зажатая меж двумя пальцами, стала раскаленной и вонзилась в его руку на добрый дюйм.
От боли он громко завопил. И одновременно с другой стороны ему залепили пощечину, не менее увесистую, чем была первая. Что было делать? Филипп схватился за свою дорожную палку, что лежала у него за спиной, но ему сразу же показалось, что гномы внезапно начали расти в длину и ширину. Со вздохом убрал он руку и снова принялся за работу.
Но все стежки, что он делал прежде, разошлись, и добрых полчаса он восстанавливал свои прежние швы. В глубине души он мрачно досадовал на дурную компанию, в которую попал, печально вздыхая о прежней мастерской в Аахене, мастере Каспаре и Розе. Поистине, работать здесь было намного хуже, чем там. Там он мог болтать целый день напролет, и никто не давал ему затрещин, да и игла не раскалялась добела в его пальцах.
«Ах, — думал он, — разговоры за работой — все-таки привычка плохая. И если в часе ходьбы от Аахена тебя за нее наказывают так жестоко, то, если так будет продолжаться, в следующем городе за лишнее безобидное слово просто голову с плеч снимут».
Работа между тем спорилась. Его удивляло только то, что, как только он делал стежок больше, чем требовалось, сразу ощущал в руке болезненный укол, как от иголки. Тем временем другие человечки собирали сухой хворост, поддерживая огонь. Наконец Филипп закончил шить, и, поскольку не мог здесь пользоваться утюжком, чтобы разгладить камзольчик, то просто взял свои большие ножницы и выгладил ими швы на спине у гнома, нажимая, впрочем, сильнее, чем требовалось.
Закончив работу, он взял человечка на руку, внимательно осмотрел его со всех сторон и заметил к своей радости, что с личика у того исчезла вся печаль. Затем слегка пришлепнул малыша по нижней части, так что тот свалился в мягкий мох. Но такое обращение, казалось, совсем не разозлило гнома. Напротив, он пружинисто вскочил и затанцевал от радости вокруг костра. Немного успокоившись, человечек подошел к портному, вытащил из кармана золотую монету и положил ему на ладонь. Парень в изумлении уставился на нее, увидев, что это полновесный золотой гульден.
А тем временем уже начинало светать, и повеял свежий ветерок – предвестник рассвета. Филипп спрятал весь свой инструмент и потянулся за дорожным посохом, собираясь распрощаться с гномами. Он протянул каждому из них руку на прощанье, и ему было тяжело видеть, что пятеро человечков стали еще печальнее, чем были. Только тот, кого он заштопал, был бодр и весел. Гномик вынул из кармана маленький золотой кубок, приложил его к губам, посматривая на Филиппа, а затем протянул ему. Тот был совсем не против такого приглашения и выпил сладкий напиток в кубке до последней капли.
Но что же случилось с ним потом! Сначала Филипп подумал, что падает с высоты, а затем с ужасом почувствовал, что его тело сжимается и через несколько мгновений он был таким же маленьким, как и гномы..
Это была ужасная минута для бедного парня, и он был так опечален, что поначалу все мысли выветрились у него из головы, а затем из глаз брызнули слезы. Он думал о Розе, к которой он никогда больше не сможет вернуться таким маленьким карапузом. Когда он немного успокоился, то молчать больше не хотел, накинувшись на гномов с упреками в черной неблагодарности. Но те пожали плечами и показали руками в высоту, как бы стараясь сообщить Филиппу, что он снова будет высоким, нужно только запастись терпением.
Что было делать бедному портному? Он вздохнул и побрел за гномами, которые пошли вперед, показав ему жестами, чтобы он следовал за ними. Какими же огромными казались ему сейчас ели, верхушки которых он почти не видел! Низкие кустики можжевельника и чертополоха, которые вчера он раздвигал ногами, были сейчас выше его головы, а жуки и пауки, разбуженные наступающим утром и деловито копошащиеся вокруг, казались сейчас огромными и страшными.
Вскоре они подошли к большой скале, такой высокой, каких он прежде и не видывал. Там все молча остановились перед каменной раковиной, ясно видимой в скальной породе. Когда-то в детстве он с мальчишками выкалывал такие же из скал. Сейчас ее спиральный конус казался ему невероятно огромным. Один из гномов вытащил золотой рожок и подул в него, после чего раковина начала медленно поворачиваться. Открылось отверстие с винтовой лестницей, все вошли и стали медленно подниматься по лестнице вверх.
Сойдя с лестницы, Филипп со своими провожатыми вступил в просторный вестибюль, выложенный сверкающими камнями невероятной красоты. Свод вестибюля поддерживался рядами колонн из красно-розового и белого хрусталя. Невиданная никогда прежде ослепительная роскошь, окружавшая сейчас Филиппа со всех сторон, на минуту заставила его забыть о своем несчастье. Затем они пошли по большим залам – один роскошней другого, — но повсюду, во всех залах и коридорах, не было видно ни души, хотя было заметно, что еще пару часов назад здесь кто-то был. На столах в беспорядке стояла золотая и серебряная посуда, а в канделябрах догорали свечи.
Было похоже, что в этих покоях только что отзвучал шумный праздник, закончилось пиршество. Звучала здесь и музыка: в одном из залов на подиуме стояли самые разнообразные инструменты. Гномы шагали по этим нарядным залам молча и печально, а Филипп шел за ними, глазея по сторонам. Но вот они прошли все залы и сейчас стояли перед множеством разветвленных коридоров. Там маленькие человечки распрощались друг с другом, и каждый пошел своим путем. Один из гномов остался с Филиппом и жестом пригласил его следовать за ним.
Оба пошли по сводчатому проходу, где-то в конце его звучала тихая умиротворяющая музыка. Она была похожа на отдельные созвучия: как будто ветер играл на струнах эоловой арфы. В этом коридоре было множество дверей, и, дойдя почти до конца, гномик наконец открыл одну из них, впустил в нее портного и ушел.
Голова Филиппа от всех пережитых чудес слегка кружилась, и поначалу он не решался оглядеться, боясь увидеть снова что-то новое и неожиданное. Но когда он наконец осмотрел маленькую комнатку, в которой оказался, то обнаружил, что, хотя она и была вырублена в скальной породе, но тем не менее была нарядней и уютней, чем его собственная спальня в доме мастера Каспара. Необычной была здесь и постель. Она была устроена в большой каменной раковине. Впрочем, подушки и одеяло были очень мягкими и теплыми. Филипп разделся и с именем божьим на устах улегся в кровать.
Поначалу мысли о Розе не давали ему заснуть. Он был от нее так близко и все же так далеко.. Но тихая музыка, все еще звучавшая в коридоре, прогнала тяжелые думы, все печали и заботы забылись, закружились вихрем радостных маленьких человечков, пляшущих вокруг него, и молодой человек окончательно заснул.
Как долго Филипп проспал, он не знал. Наверное, несколько часов. Наконец, он почувствовал, как кто-то тянет его за рукав: перед ним стоял вчерашний гномик и кивком пригласил его следовать за ним. Бедный парень, которому сразу вновь вспомнилось все, что приключилось накануне, с тяжелым вздохом встал с постели и вышел за человечком в коридор. Сейчас там не слышно было мягких печальных созвучий эоловой арфы, а звучала другая, пьянящая и радостная, музыка. Она раздавалась из тех роскошных залов, по которым они шли вчера.
В конце коридора к ним снова присоединились пятеро вчерашних знакомцев, и все молча пошли по боковым, ярко освещенным проходам. Шесть гномиков шли, печально опустив головы, а Филипп не мог оторвать глаз от того, что видел вокруг. То тут, то там открывалась какая-нибудь дверца, и оттуда выходили маленькие человечки — кавалеры и дамы, — разодетые в нарядные вышитые платья. Но все они быстро исчезали, едва взглянув на печальную процессию, бредущую мимо.
Наконец, Филипп со своими спутниками снова вошел — на этот раз с другой стороны — в уже виденный им огромный вестибюль с колоннами из красно-розового и белого хрусталя. Один из гномиков снова подул в рожок, стенной проем, повернувшись, снова открыл винтовую лестницу, и пока все медленно спускались по ней, шумная музыка и громкие звуки празднества в Цвергенбурге /4/ становились все тише и тише и наконец замолкли совсем, когда процессия вышла в лес под сень еловых деревьев.
Снова была ночь, как и вчера, только Филиппу показалось, что сейчас стало намного холоднее. Гномы опять развели костер, и тепло, идущее от него, помогло портному согреть свои пальцы. Он увидел, что гномик, зашедший сегодня к нему в комнату, захватил и его дорожный мешок, который сейчас положил перед ним на землю. Все уселись вокруг костра и молчали, как прежде. Да и Филипп, который хорошо помнил и о раскаленной игле в пальцах, и о пощечине, не отваживался открывать рот.
Но вскоре ему стало скучно, он открыл свою котомку, взял оттуда иглу и нитки и показал человечкам, что готов подштопать еще кого-нибудь. Пятеро гномиков запрыгали от радости и окружили Филиппа. Он подцепил одного из них за рукав, осмотрел его курточку и увидел в ней точно такой же разрез на боку, какой был у вчерашнего на спине. Положив малыша к себе на колено, портной начал аккуратно зашивать его. Но сегодня его руки были такими же маленькими, как у самих гномиков, так что работа продвигалась медленнее. К тому же Филипп следил, чтобы швы не расползались, как это случилось вчера, и поэтому он не торопился, делал все тщательнее и закончил штопать, только когда небо на востоке окрасилось в розовый цвет и солнце начало свой неторопливый восход по небу.
Приведенный им в порядок гномик также, как и первый, некоторое время весело прыгал в траве туда-сюда, затем вытащил из кармана золотой гульден и вручил его портному. И вся компания опять пошла назад в город гномов Цвергенбург, поднялась по винтовой лестнице, прошла по опустевшим залам, а затем Филипп снова улегся в свою постель-раковину и заснул под перезвоны эоловой арфы.
Все повторилось точно так же и в последующие ночи. Вся компания выходила по ночам в лес. Гномики разводили костер, а портной брал очередного человечка к себе на колено и зашивал самым тщательным образом его порезы на теле, а также разорванное платье. Потом он получал золотой гульден, смирившись с печальной участью быть лейб-портным /5/ у гномиков, поскольку не имел никакой возможности вернуться в свой мир.
Во время этих ночных походов Филиппу показалось странным то, что в этом году зима наступила так быстро, ведь уже в третью ночь в лесу было так нестерпимо холодно, что без костра его пальцы окоченели бы окончательно. А ведь был всего лишь конец августа, когда он ушел из Аахена. В четвертую ночь молодой человек едва поверил своим глазам, увидев, что ели стоят под густыми снежными шапками, печально поскрипывая под напором ледяного ветра. То же было и в пятую ночь, и в шестую, когда он взял последнего маленького человечка, чтобы заштопать его так же, как и остальных.
Чтобы согреться на холодном воздухе, он работал на этот раз старательнее, и закончил работу, едва пробило полночь. Затем он выпустил малыша из рук, мягко прихлопнув его ладонью, как других раньше, и тут увидел к своему изумлению, как все шесть гномов собрались вместе, взялись за руки и безудержно заплясали вокруг него с радостными улыбками на личиках.
Через некоторое время человечки остановились, и тот, кого Филипп заштопал самым первым, подошел к нему и впервые заговорил:
«Прими нашу самую искреннюю благодарность за то, что ты для нас сделал! Ты сослужил нам поистине неоценимую службу. Ты видел наш город. И по блестящему убранству его, по роскошным залам, из которых только что ушел наш веселый народец, ты понял, что мы ведем приятную и привольную жизнь. В те часы, которые вы, люди, называете днем, когда большая звезда Солнце почти ослепляет вас своим нестерпимым светом, мы спим. И только когда наступает ночь, наш город оживает, и мы за играми и танцами проживаем наши самые радостные часы.
Знай, что мы, гномы, обладаем намного более возбудимым темпераментом, чем вы, люди. И однажды случилось так, что мы, шестеро, веселясь в городе соседнего племени, где правит другой король, разгоряченные танцами и играми, совсем позабыли один из основных законов нашего народа — "молчи в нужное время", — ввязавшись с хозяевами в словесную перебранку, которая переросла в кровавое побоище. Ты видел сам, какие раны мы получили, и только благодаря тому, что гномы живут тысячу лет, мы не умерли от этих ран. Но когда мы вернулись домой, король приговорил нас к тяжелому наказанию: мы не могли более участвовать в веселых празднествах Цвергенбурга вместе со всеми, и в часы, когда наши соплеменники развлекались, танцуя и играя, мы должны были сидеть в темном лесу, пока не найдется человек, который безо всяких просьб с нашей стороны, не говоря лишнего, зашьет наши куртки, и раны.
Чтобы усилить проклятье, нам не было разрешено выходить к людям в любую ночь, но лишь в новолуние. Только, когда на небе всходила новая луна, мы могли показываться случайным путникам в нашем жалком состоянии, чтобы в глубоком молчании просить о помощи. Ты удивишься, если я скажу тебе, сколько времени длилось наше бесплодное ожидание. Более ста лет! И поэтому мы все у тебя в неоплатном долгу".
Филипп молча слушал маленького человечка и от изумления не знал, что ему и ответить. Гномик вытащил из кармана своей курточки хорошо знакомую золотую фляжку и протянул ее парню, который с сомнением принял ее, но, доверясь человечкам, быстро выпил. Внезапно он почувствовал во всем своем теле неистребимое желание расти, удлиняться, растягиваться. Он стал увеличиваться в длину и в ширину, а через несколько минут к своей огромной радости заметил, что снова стал таким же, как и прежде.
А гномик между тем продолжал говорить:
«Прими же как вознаграждение за помощь, которую ты оказал нам, те шесть золотых монет, что мы дали тебе за шесть ночей. Я знаю, что для вас, людей, нет ничего лучше звонкого золота. Но только никогда никому не отдавай этих монет, а запри их в сундучок. И всякий раз, когда тебе понадобятся деньги, ты будешь находить в сундучке нужную сумму. Передай монеты по наследству своим детям и внукам — когда-нибудь они сослужат им хорошую службу, потому что в монетах этих скрыта тайная сила, которая через несколько столетий лишь возрастет.
А сейчас прощай и запомни золотое правило, забыв которое, мы угодили в большую беду, и которое, по всей видимости, ты тоже не соблюдаешь: "молчи в нужное время!"
С этими словами шесть гномиков протянули юноше на прощание руки и через мгновение пропали из вида.
Сквозь верхушки гор проблескивал первый луч утреннего солнца. Он освещал снег, укрывавший плотным слоем землю и вековые ели. Только сейчас счастливый Филипп понял, каким образом за шесть ночей он попал из лета в середину зимы: гномики могли показываться ему только в новолуние, и поэтому силой волшебства они сделали так, что каждый раз он спал с новолуния до новолуния – целый месяц.
Хотя на улице уже стоял февраль и было очень холодно, но выход из елового леса в это время года можно было найти легко: листья на кустарниках и деревьях облетели, и дорога была ясно видна. Радостно шагал Филипп в родной город и издал громкий крик радости, когда перед ним из долины открылся великолепный вид на Аахен с его величественным собором императора Карла. Вскоре он подошел к крепостным стенам города и поспешил по улицам к дому мастера Каспара.
А тот глубоко раскаивался в том, что так сурово обошелся со своим племянником, да и Роза частенько плакала по Филиппу. Как же велико было их удивление и радость, когда тот в слегка истрепанном платье ворвался к ним в комнату, а затем достал из своей котомки шесть полновесных золотых гульденов и предъявил их мастеру Каспару, рассказывая о невероятных приключениях, которые ему довелось пережить.
Тот порядка ради определил ему небольшой испытательный срок, чтобы убедиться, что парень избавился от своей болтливости. Но вскоре, увидев, что Филипп совершенно изменился, отдал за него замуж счастливую Розу. С того времени не было более прилежного и терпеливого работника, чем Филипп. И если поначалу он иногда испытывал желание отвлечься от шитья, чтобы немного поболтать, то сразу чувствовал в ушах небольшой зуд, а в руке — легкий укол.
Обещание гномов сбылось, и золотые дукаты /6/, запертые в семейном сундучке, приносили каждый раз в семью нужную сумму денег. Эти монеты еще долго оставались в собственности у потомков портного, что когда-то был на службе у гномов.
ЧИТАТЬ:
ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ХАКЛЕНДЕР (ГАКЛЕНДЕР). ЗАБЫТОЕ ИМЯ
АВТОРСКИЙ ПЕРЕВОД. КОПИРОВАНИЕ/ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ТЕКСТА ВОЗМОЖНО ТОЛЬКО С СОГЛАСИЯ АВТОРА ПЕРЕВОДА
Но вскоре ему стало скучно сидеть молча с немой компанией. Он несколько раз пытался заговорить то с одним, то с другим маленьким соседом. Но когда он обращался к ним с каким-нибудь вопросом, по-дружески подталкивая их в бок, чтобы побыстрее отвечали, те только стискивали зубы и смотрели на парня со злостью. Но Филипп не сдавался и продолжал болтать. Внезапно гном, который привел его, ударил своей палкой по костру, так что горящие угольки попали нашему парню прямо в лицо и на волосы. В первое мгновение Филипп был готов дать хулигану по затылку. Но тут он вспомнил рассказы своей няньки о том, что в похожем случае разозлившиеся гномы просто свернули шею бедному парню. Поэтому он постарался успокоиться и, поскольку сон совсем покинул его, положил перед собой свою дорожную котомку и начал распаковывать пожитки.Тут он увидел, что все гномы стали с любопытством заглядывать в его открытый мешок. Филипп со своей стороны притворился, что ничего не замечает, расстелил перед собой платок и разложил на нем иглу, ножницы, нитки и пряжу — все в прекрасном порядке, — а к ним подложил блестящий портновский утюжок. Гномы стали ерзать по земле взад-вперед, вытягивая шеи, чтобы получше видеть, что будет делать парень дальше.
Но Филипп, который прекрасно видел, как маленькие человечки во все глаза наблюдали за ним, сделал вид, что ничего не замечает. Он взял старую куртку и начал аккуратно штопать иглой большую дыру. Тут взгляды гномиков стали оживленнее, и все они склонились над портным, привстав на цыпочки, чтобы получше рассмотреть, что он делает.
При этом все шесть издали глубокий вздох, так что Филипп, оторвавшись от своей работы, взглянул на гномов и заметил, что они стали еще грустнее прежнего. Это его опечалило, и он опять собрался заговорить с человечками, но едва успел вымолвить первое слово, как все снова уселись на землю с рассерженными лицами, а Филипп сзади получил такую крепкую оплеуху, что упал головой в мох. Сначала он подумал, что это мастер Каспар, который разыскал его и хочет разбудить от крепкого сна. Но когда оглянулся назад, то увидел, что это был всего лишь сук, который таким странным и необъяснимым образом упал с дерева прямо ему на ухо.
Разъяренный, парень снова уселся и заново принялся за свою работу. С каждым его стежком гномы опять начали приближаться к нему все ближе и ближе, жалобно вздыхая, так что Филипп, который был по натуре добросердечен, гадал про себя: какое же горе у этих малышей?
Его первый знакомец находился к нему ближе всего и смотрел на него странным взглядом, проводя при этом рукой по спине. И Филипп подумал: вот оно что! наверное, гномикам нужно заштопать их курточки и штаны! Человечек как будто понял эти мысли, поскольку его скорбное лицо осветила приветливая улыбка.
Ободренный ею, портной подхватил гномика и положил на колено, чтобы осмотреть его одежду. На спине камзола обнаружился большой разрез, и когда портной осторожно раздвинул пальцами его края, то увидел, что разрез затронул не только подкладку и рубашку, но и само тельце гномика. Его тело было совершенно особого рода. Оно было не из плоти, как у людей, а похоже на слои луковицы. Только слои эти, лежащие один на другом, были из тонкого нежного вещества, подобного розовым лепесткам. Вскоре Филиппу вспомнилось, как однажды бабушка рассказывала, что все гномы и альрауны происходят от мандрагор, а те в свою очередь в предках имели луковичный народец.
Как уже было сказано раньше, если наш портной к работе был расположен, то шил очень прилежно и основательно. Вот и сейчас он подумал, что надо хотя бы попытаться сперва заштопать тельце гномика, а уж затем подумать и о рубашке с камзолом. И начал он штопку самой тонкой иглой, какая была у него в наличии. Впрочем, озорник Филипп, памятуя о костре и прежней пощечине, норовил время от времени делать стежки глубже, чем это было необходимо.
Другие гномики с любопытством придвинулись ближе, и их личики просветлели, когда они увидали, с какой основательностью портной начал сшивать самые нижние слои разреза.
«Сейчас, — думал Филипп, — было бы только справедливо, если бы малыши ответили на кое-какие вопросы». И когда он начал вставлять нитку в новую иглу, то нарушил молчание и попросил человечков объяснить, кто же они такие. И о, ужас! Не успел он договорить первое слово, как игла, зажатая меж двумя пальцами, стала раскаленной и вонзилась в его руку на добрый дюйм.
От боли он громко завопил. И одновременно с другой стороны ему залепили пощечину, не менее увесистую, чем была первая. Что было делать? Филипп схватился за свою дорожную палку, что лежала у него за спиной, но ему сразу же показалось, что гномы внезапно начали расти в длину и ширину. Со вздохом убрал он руку и снова принялся за работу.
Но все стежки, что он делал прежде, разошлись, и добрых полчаса он восстанавливал свои прежние швы. В глубине души он мрачно досадовал на дурную компанию, в которую попал, печально вздыхая о прежней мастерской в Аахене, мастере Каспаре и Розе. Поистине, работать здесь было намного хуже, чем там. Там он мог болтать целый день напролет, и никто не давал ему затрещин, да и игла не раскалялась добела в его пальцах.
«Ах, — думал он, — разговоры за работой — все-таки привычка плохая. И если в часе ходьбы от Аахена тебя за нее наказывают так жестоко, то, если так будет продолжаться, в следующем городе за лишнее безобидное слово просто голову с плеч снимут».
Работа между тем спорилась. Его удивляло только то, что, как только он делал стежок больше, чем требовалось, сразу ощущал в руке болезненный укол, как от иголки. Тем временем другие человечки собирали сухой хворост, поддерживая огонь. Наконец Филипп закончил шить, и, поскольку не мог здесь пользоваться утюжком, чтобы разгладить камзольчик, то просто взял свои большие ножницы и выгладил ими швы на спине у гнома, нажимая, впрочем, сильнее, чем требовалось.
Закончив работу, он взял человечка на руку, внимательно осмотрел его со всех сторон и заметил к своей радости, что с личика у того исчезла вся печаль. Затем слегка пришлепнул малыша по нижней части, так что тот свалился в мягкий мох. Но такое обращение, казалось, совсем не разозлило гнома. Напротив, он пружинисто вскочил и затанцевал от радости вокруг костра. Немного успокоившись, человечек подошел к портному, вытащил из кармана золотую монету и положил ему на ладонь. Парень в изумлении уставился на нее, увидев, что это полновесный золотой гульден.
А тем временем уже начинало светать, и повеял свежий ветерок – предвестник рассвета. Филипп спрятал весь свой инструмент и потянулся за дорожным посохом, собираясь распрощаться с гномами. Он протянул каждому из них руку на прощанье, и ему было тяжело видеть, что пятеро человечков стали еще печальнее, чем были. Только тот, кого он заштопал, был бодр и весел. Гномик вынул из кармана маленький золотой кубок, приложил его к губам, посматривая на Филиппа, а затем протянул ему. Тот был совсем не против такого приглашения и выпил сладкий напиток в кубке до последней капли.
Но что же случилось с ним потом! Сначала Филипп подумал, что падает с высоты, а затем с ужасом почувствовал, что его тело сжимается и через несколько мгновений он был таким же маленьким, как и гномы..
Это была ужасная минута для бедного парня, и он был так опечален, что поначалу все мысли выветрились у него из головы, а затем из глаз брызнули слезы. Он думал о Розе, к которой он никогда больше не сможет вернуться таким маленьким карапузом. Когда он немного успокоился, то молчать больше не хотел, накинувшись на гномов с упреками в черной неблагодарности. Но те пожали плечами и показали руками в высоту, как бы стараясь сообщить Филиппу, что он снова будет высоким, нужно только запастись терпением.
Что было делать бедному портному? Он вздохнул и побрел за гномами, которые пошли вперед, показав ему жестами, чтобы он следовал за ними. Какими же огромными казались ему сейчас ели, верхушки которых он почти не видел! Низкие кустики можжевельника и чертополоха, которые вчера он раздвигал ногами, были сейчас выше его головы, а жуки и пауки, разбуженные наступающим утром и деловито копошащиеся вокруг, казались сейчас огромными и страшными.
Вскоре они подошли к большой скале, такой высокой, каких он прежде и не видывал. Там все молча остановились перед каменной раковиной, ясно видимой в скальной породе. Когда-то в детстве он с мальчишками выкалывал такие же из скал. Сейчас ее спиральный конус казался ему невероятно огромным. Один из гномов вытащил золотой рожок и подул в него, после чего раковина начала медленно поворачиваться. Открылось отверстие с винтовой лестницей, все вошли и стали медленно подниматься по лестнице вверх.
*** ** *** ** ***
Сойдя с лестницы, Филипп со своими провожатыми вступил в просторный вестибюль, выложенный сверкающими камнями невероятной красоты. Свод вестибюля поддерживался рядами колонн из красно-розового и белого хрусталя. Невиданная никогда прежде ослепительная роскошь, окружавшая сейчас Филиппа со всех сторон, на минуту заставила его забыть о своем несчастье. Затем они пошли по большим залам – один роскошней другого, — но повсюду, во всех залах и коридорах, не было видно ни души, хотя было заметно, что еще пару часов назад здесь кто-то был. На столах в беспорядке стояла золотая и серебряная посуда, а в канделябрах догорали свечи.
Было похоже, что в этих покоях только что отзвучал шумный праздник, закончилось пиршество. Звучала здесь и музыка: в одном из залов на подиуме стояли самые разнообразные инструменты. Гномы шагали по этим нарядным залам молча и печально, а Филипп шел за ними, глазея по сторонам. Но вот они прошли все залы и сейчас стояли перед множеством разветвленных коридоров. Там маленькие человечки распрощались друг с другом, и каждый пошел своим путем. Один из гномов остался с Филиппом и жестом пригласил его следовать за ним.
Оба пошли по сводчатому проходу, где-то в конце его звучала тихая умиротворяющая музыка. Она была похожа на отдельные созвучия: как будто ветер играл на струнах эоловой арфы. В этом коридоре было множество дверей, и, дойдя почти до конца, гномик наконец открыл одну из них, впустил в нее портного и ушел.
Голова Филиппа от всех пережитых чудес слегка кружилась, и поначалу он не решался оглядеться, боясь увидеть снова что-то новое и неожиданное. Но когда он наконец осмотрел маленькую комнатку, в которой оказался, то обнаружил, что, хотя она и была вырублена в скальной породе, но тем не менее была нарядней и уютней, чем его собственная спальня в доме мастера Каспара. Необычной была здесь и постель. Она была устроена в большой каменной раковине. Впрочем, подушки и одеяло были очень мягкими и теплыми. Филипп разделся и с именем божьим на устах улегся в кровать.
Поначалу мысли о Розе не давали ему заснуть. Он был от нее так близко и все же так далеко.. Но тихая музыка, все еще звучавшая в коридоре, прогнала тяжелые думы, все печали и заботы забылись, закружились вихрем радостных маленьких человечков, пляшущих вокруг него, и молодой человек окончательно заснул.
*** ** *** ** ***
Как долго Филипп проспал, он не знал. Наверное, несколько часов. Наконец, он почувствовал, как кто-то тянет его за рукав: перед ним стоял вчерашний гномик и кивком пригласил его следовать за ним. Бедный парень, которому сразу вновь вспомнилось все, что приключилось накануне, с тяжелым вздохом встал с постели и вышел за человечком в коридор. Сейчас там не слышно было мягких печальных созвучий эоловой арфы, а звучала другая, пьянящая и радостная, музыка. Она раздавалась из тех роскошных залов, по которым они шли вчера.
В конце коридора к ним снова присоединились пятеро вчерашних знакомцев, и все молча пошли по боковым, ярко освещенным проходам. Шесть гномиков шли, печально опустив головы, а Филипп не мог оторвать глаз от того, что видел вокруг. То тут, то там открывалась какая-нибудь дверца, и оттуда выходили маленькие человечки — кавалеры и дамы, — разодетые в нарядные вышитые платья. Но все они быстро исчезали, едва взглянув на печальную процессию, бредущую мимо.
Наконец, Филипп со своими спутниками снова вошел — на этот раз с другой стороны — в уже виденный им огромный вестибюль с колоннами из красно-розового и белого хрусталя. Один из гномиков снова подул в рожок, стенной проем, повернувшись, снова открыл винтовую лестницу, и пока все медленно спускались по ней, шумная музыка и громкие звуки празднества в Цвергенбурге /4/ становились все тише и тише и наконец замолкли совсем, когда процессия вышла в лес под сень еловых деревьев.
Снова была ночь, как и вчера, только Филиппу показалось, что сейчас стало намного холоднее. Гномы опять развели костер, и тепло, идущее от него, помогло портному согреть свои пальцы. Он увидел, что гномик, зашедший сегодня к нему в комнату, захватил и его дорожный мешок, который сейчас положил перед ним на землю. Все уселись вокруг костра и молчали, как прежде. Да и Филипп, который хорошо помнил и о раскаленной игле в пальцах, и о пощечине, не отваживался открывать рот.
Но вскоре ему стало скучно, он открыл свою котомку, взял оттуда иглу и нитки и показал человечкам, что готов подштопать еще кого-нибудь. Пятеро гномиков запрыгали от радости и окружили Филиппа. Он подцепил одного из них за рукав, осмотрел его курточку и увидел в ней точно такой же разрез на боку, какой был у вчерашнего на спине. Положив малыша к себе на колено, портной начал аккуратно зашивать его. Но сегодня его руки были такими же маленькими, как у самих гномиков, так что работа продвигалась медленнее. К тому же Филипп следил, чтобы швы не расползались, как это случилось вчера, и поэтому он не торопился, делал все тщательнее и закончил штопать, только когда небо на востоке окрасилось в розовый цвет и солнце начало свой неторопливый восход по небу.
Приведенный им в порядок гномик также, как и первый, некоторое время весело прыгал в траве туда-сюда, затем вытащил из кармана золотой гульден и вручил его портному. И вся компания опять пошла назад в город гномов Цвергенбург, поднялась по винтовой лестнице, прошла по опустевшим залам, а затем Филипп снова улегся в свою постель-раковину и заснул под перезвоны эоловой арфы.
Все повторилось точно так же и в последующие ночи. Вся компания выходила по ночам в лес. Гномики разводили костер, а портной брал очередного человечка к себе на колено и зашивал самым тщательным образом его порезы на теле, а также разорванное платье. Потом он получал золотой гульден, смирившись с печальной участью быть лейб-портным /5/ у гномиков, поскольку не имел никакой возможности вернуться в свой мир.
Во время этих ночных походов Филиппу показалось странным то, что в этом году зима наступила так быстро, ведь уже в третью ночь в лесу было так нестерпимо холодно, что без костра его пальцы окоченели бы окончательно. А ведь был всего лишь конец августа, когда он ушел из Аахена. В четвертую ночь молодой человек едва поверил своим глазам, увидев, что ели стоят под густыми снежными шапками, печально поскрипывая под напором ледяного ветра. То же было и в пятую ночь, и в шестую, когда он взял последнего маленького человечка, чтобы заштопать его так же, как и остальных.
Чтобы согреться на холодном воздухе, он работал на этот раз старательнее, и закончил работу, едва пробило полночь. Затем он выпустил малыша из рук, мягко прихлопнув его ладонью, как других раньше, и тут увидел к своему изумлению, как все шесть гномов собрались вместе, взялись за руки и безудержно заплясали вокруг него с радостными улыбками на личиках.
Через некоторое время человечки остановились, и тот, кого Филипп заштопал самым первым, подошел к нему и впервые заговорил:
«Прими нашу самую искреннюю благодарность за то, что ты для нас сделал! Ты сослужил нам поистине неоценимую службу. Ты видел наш город. И по блестящему убранству его, по роскошным залам, из которых только что ушел наш веселый народец, ты понял, что мы ведем приятную и привольную жизнь. В те часы, которые вы, люди, называете днем, когда большая звезда Солнце почти ослепляет вас своим нестерпимым светом, мы спим. И только когда наступает ночь, наш город оживает, и мы за играми и танцами проживаем наши самые радостные часы.
Знай, что мы, гномы, обладаем намного более возбудимым темпераментом, чем вы, люди. И однажды случилось так, что мы, шестеро, веселясь в городе соседнего племени, где правит другой король, разгоряченные танцами и играми, совсем позабыли один из основных законов нашего народа — "молчи в нужное время", — ввязавшись с хозяевами в словесную перебранку, которая переросла в кровавое побоище. Ты видел сам, какие раны мы получили, и только благодаря тому, что гномы живут тысячу лет, мы не умерли от этих ран. Но когда мы вернулись домой, король приговорил нас к тяжелому наказанию: мы не могли более участвовать в веселых празднествах Цвергенбурга вместе со всеми, и в часы, когда наши соплеменники развлекались, танцуя и играя, мы должны были сидеть в темном лесу, пока не найдется человек, который безо всяких просьб с нашей стороны, не говоря лишнего, зашьет наши куртки, и раны.
Чтобы усилить проклятье, нам не было разрешено выходить к людям в любую ночь, но лишь в новолуние. Только, когда на небе всходила новая луна, мы могли показываться случайным путникам в нашем жалком состоянии, чтобы в глубоком молчании просить о помощи. Ты удивишься, если я скажу тебе, сколько времени длилось наше бесплодное ожидание. Более ста лет! И поэтому мы все у тебя в неоплатном долгу".
Филипп молча слушал маленького человечка и от изумления не знал, что ему и ответить. Гномик вытащил из кармана своей курточки хорошо знакомую золотую фляжку и протянул ее парню, который с сомнением принял ее, но, доверясь человечкам, быстро выпил. Внезапно он почувствовал во всем своем теле неистребимое желание расти, удлиняться, растягиваться. Он стал увеличиваться в длину и в ширину, а через несколько минут к своей огромной радости заметил, что снова стал таким же, как и прежде.
А гномик между тем продолжал говорить:
«Прими же как вознаграждение за помощь, которую ты оказал нам, те шесть золотых монет, что мы дали тебе за шесть ночей. Я знаю, что для вас, людей, нет ничего лучше звонкого золота. Но только никогда никому не отдавай этих монет, а запри их в сундучок. И всякий раз, когда тебе понадобятся деньги, ты будешь находить в сундучке нужную сумму. Передай монеты по наследству своим детям и внукам — когда-нибудь они сослужат им хорошую службу, потому что в монетах этих скрыта тайная сила, которая через несколько столетий лишь возрастет.
А сейчас прощай и запомни золотое правило, забыв которое, мы угодили в большую беду, и которое, по всей видимости, ты тоже не соблюдаешь: "молчи в нужное время!"
С этими словами шесть гномиков протянули юноше на прощание руки и через мгновение пропали из вида.
Сквозь верхушки гор проблескивал первый луч утреннего солнца. Он освещал снег, укрывавший плотным слоем землю и вековые ели. Только сейчас счастливый Филипп понял, каким образом за шесть ночей он попал из лета в середину зимы: гномики могли показываться ему только в новолуние, и поэтому силой волшебства они сделали так, что каждый раз он спал с новолуния до новолуния – целый месяц.
Хотя на улице уже стоял февраль и было очень холодно, но выход из елового леса в это время года можно было найти легко: листья на кустарниках и деревьях облетели, и дорога была ясно видна. Радостно шагал Филипп в родной город и издал громкий крик радости, когда перед ним из долины открылся великолепный вид на Аахен с его величественным собором императора Карла. Вскоре он подошел к крепостным стенам города и поспешил по улицам к дому мастера Каспара.
А тот глубоко раскаивался в том, что так сурово обошелся со своим племянником, да и Роза частенько плакала по Филиппу. Как же велико было их удивление и радость, когда тот в слегка истрепанном платье ворвался к ним в комнату, а затем достал из своей котомки шесть полновесных золотых гульденов и предъявил их мастеру Каспару, рассказывая о невероятных приключениях, которые ему довелось пережить.
Тот порядка ради определил ему небольшой испытательный срок, чтобы убедиться, что парень избавился от своей болтливости. Но вскоре, увидев, что Филипп совершенно изменился, отдал за него замуж счастливую Розу. С того времени не было более прилежного и терпеливого работника, чем Филипп. И если поначалу он иногда испытывал желание отвлечься от шитья, чтобы немного поболтать, то сразу чувствовал в ушах небольшой зуд, а в руке — легкий укол.
Обещание гномов сбылось, и золотые дукаты /6/, запертые в семейном сундучке, приносили каждый раз в семью нужную сумму денег. Эти монеты еще долго оставались в собственности у потомков портного, что когда-то был на службе у гномов.
ПРИМЕЧАНИЯ.
1. Имперский город (нем. Kaiserstadt) — в Священной Римской империи город, подчинённый непосредственно императору, то есть граждане города платили налоги с доходов не в казну местных земельных феодалов — князей и герцогов, а непосредственно императору. В имперских городах в разное время находились резиденции императора.
Титул «Имперского города» Священной Римской империи носили в разное время несколько городов:
- Аахен
- Берлин
- Франкфурт на Майне
- Прага
- Вена
Аахен был столицей империи Карла Великого (747-814гг.), а также (до 1531 г. включительно) местом коронации императоров Священной Римской империи германской нации. Город расположен вблизи границы Германии, Бельгии и Нидерландов, на полпути из Кёльна в Льеж. В Аахенском соборе покоится Карл Великий, император франков.
2. В немецком языке Средних веков «Gulden» обозначал «золотой». Первоначально гульденом назвали золотую монету, чеканившуюся в Германии с XIV века в подражание золотому флорину.
3. Лоусберг (Lousberg) – скалистая местность с самой большой одноименной высотой в 264 метров к северу от исторического центра Аахена. В начале 19в. здесь по проекту садового архитектора эпохи классицизма Максимилиана Фридриха Вейе (Maximilian Friedrich Weyhe) был заложен лесогорный парк Лоусберг.
4. Цвергенбург – букв. «крепость гномов» (нем.)
5. Приставка к слову "Лейб- (нем. "Leib" - тело) означает в русском языке "личный". Так, например, лейб-медиками назывались личные, придворные доктора при императорском дворе или важной родовитой персоне.
6. Здесь монеты гномов названы дукатами.
Дукат — устаревшая денежная единица большинства европейских государств. Впервые были выпущены в 1284 году Венецианской республикой как подражание флорентийским флоринам. Большинство стран Европы на протяжении 700 лет выпускало дукаты, придерживаясь первоначальных характеристик: вес монеты около 3,5 грамма, проба сплава золота около 980-й. Сплав золота 986-й пробы получил название дукатного золота.
4. Цвергенбург – букв. «крепость гномов» (нем.)
5. Приставка к слову "Лейб- (нем. "Leib" - тело) означает в русском языке "личный". Так, например, лейб-медиками назывались личные, придворные доктора при императорском дворе или важной родовитой персоне.
6. Здесь монеты гномов названы дукатами.
Дукат — устаревшая денежная единица большинства европейских государств. Впервые были выпущены в 1284 году Венецианской республикой как подражание флорентийским флоринам. Большинство стран Европы на протяжении 700 лет выпускало дукаты, придерживаясь первоначальных характеристик: вес монеты около 3,5 грамма, проба сплава золота около 980-й. Сплав золота 986-й пробы получил название дукатного золота.
ЧИТАТЬ:
ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ХАКЛЕНДЕР (ГАКЛЕНДЕР). ЗАБЫТОЕ ИМЯ
*** ** *** ** ***
АВТОРСКИЙ ПЕРЕВОД. КОПИРОВАНИЕ/ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ТЕКСТА ВОЗМОЖНО ТОЛЬКО С СОГЛАСИЯ АВТОРА ПЕРЕВОДА
*** ** *** ** ***
Комментариев нет:
Отправить комментарий