НЕБОЛЬШОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
На этой странице я публикую в своем переводе главу "Путешествия по Восточной Пруссии" из автобиографического романа "Акварели моей жизни" немецкого писателя XIX века Августа Левальда (1792, Кёнигсберг — 1871, Баден-Баден), где он делится воспоминаниями из дней своей юности, когда вместе с друзьями совершал небольшие поездки из Кёнигсберга. Живой и увлекательный язык повествования позволяет читателю погрузиться в мир, которого давно уже нет.
Роман "Акварели моей жизни" ("Aquarelle aus dem Leben") в шести томах был опубликован в 1836-1840гг. в издательстве Генриха Хоффа (Heinrich Hoff) в Мангейме. В Германии книга переиздавалась лишь в виде репринта оригинального издания. На русский язык не переводилась.
Свой перевод я посвящаю жителям Кёнигсберга-Калининграда, прошлым и нынешним. Т.К.
АВГУСТ ЛЕВАЛЬД
"АКВАРЕЛИ МОЕЙ ЖИЗНИ"
******************************
ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ. 1813-14
*********************
Восточная Пруссия, может быть, сейчас изменила свой облик,
но я знаю ее только такой, какой она была двадцать лет назад.
*********************************
Это самый плодородный регион прусского королевства, а вердерский крестьянин из-за своего богатства вошёл в поговорки и воспевался в народной песне:
А вот богач-крестьянин,
Мошенник он и плут.
По имени он Хардер,
А местность эта – Вардер.
Однако вскоре путешественник покидает этот прусский рай и приезжает к берегам Балтийского моря, чтобы добраться до старой столицы, Кёнигсберга.
Новое несчастье! Новая беда! Там непролазная грязь, здесь повсюду вода. Карета катится по большим лужам воды и мочажинам, слева об ось повозки часто бьются морские волны, и куда ни глянь повсюду простирается бесплодная песчаная степь, в песках которой лишь кое-где торчат башенки бедных рыбацких деревушек.
Так что поистине испытываешь настоящее счастье, когда, наконец, впереди широким полукругом на берегу Прегеля появляется Кёнигсберг, открывая перед путешественником свои гостеприимные ворота, но в то же время весьма плохие постоялые дворы.
В моей юности я мало обращал внимания на все эти дорожные неудобства, совершая многочисленные экскурсии по самым интересным окрестностям. Это был и соседний Фрауэнбург с его древним собором и воспоминаниями о Копернике, и живописный берег озера близ Побетена, и Пиллау с его оживленной портовой жизнью и живописными берегами Свежего залива.
Но совершал я и дальние путешествия: в Данциг – старинный город с очаровательными окрестностями; Мемель, который выглядел точь-в-точь как английское поселение, где Аргеландеры, Озилви, Симпсоны, Маклины и Мотерби жили с настоящим элегантным комфортом /1/; к берегам Немана и прекрасным краям прусской Литвы; к холмистым фруктовым полям так называемого Оберланда, где на дорогах стоят распятия, где монастыри и величественные кирхи, словно по мановению волшебной палочки, уносят нас из краев чистого протестантизма в священную тьму библейских полей раннего христианства, на которых мирно пасутся стада овец, а рядом виднеется пастух со своим посохом.
Путешествие в Мемель в то время никогда не обходилось без странных приключений и неудобств, хотя расстояние от Кёнигсберга составляло не более двадцати четырех немецких миль. До Мемеля можно было добраться тремя способами. Один проходил по воде в открытой лодке по коварному Куршскому заливу; второй по Куршской косе – песчаному мысу, тянущемуся между заливом и Балтийским морем; третий шел через Тильзит, где нужно было делать объезд в двенадцать миль, а дорога выглядела примерно так же, как в низменности Вислы, то есть непроезжей. Сейчас, как я слышал, ездят по третьему пути, так как там проложили хорошую дорогу. Раньше для поездки в Мемель люди обычно ездили по косе.
Легче всего было в Кёнигсберге садиться в карету экспресс-почты, но путешественники часто выбирали общество так называемого "рижского извозчика", чей тяжело груженный товарный фургон глубоко утопал в песке, преодолевая в лучшем случае не более четырех миль за день. Я однажды совершил такое путешествие в обществе графа фон М. из знатного курляндского рода, капитана саксонского гвардейского гусарского полка и богатого русского купца.
Память о той поездке по косе навсегда останется со мной. Нечто подобное Стеффенс /2/ описывает в одной из своих новелл, когда говорит о северо-восточном побережье Ютландии, но Куршская коса имеет ту особенность, что в некоторых местах ее ширина едва достигает полутора миль. Высокая песчаная гряда тянется по всей длине косы. Склоны ее, частично состоящие из плывуна, ныне образуют дюну, называемую «Нерунг».
Мы ехали по морскому берегу, а точнее даже по самому морю, где галька, отшлифованная волнами, облегчала лошадям тяжесть повозки, образуя подобие естественного шоссе. Конечно, волны, бьющие в колеса экипажа, представляли собой зрелище не из приятных, но на самом деле в таком путешествии не было ничего опасного, если не иметь несчастья наткнуться на зыбучие пески!
Сильным ветром с дюн далеко в море иногда сносит большие массы песка. Этот песок лежит на одном уровне с твердой почвой и являет самое совершенное сходство с ней. Если повозку затягивает на такое место, она тут же начинает тонуть в этой песчаной могиле. И если путешественник совершает поездку в одиночестве и неоткуда ждать помощи, то обычно быстро погибают «и человек, и мышь» /3/.
За исключением нескольких хижин, похожих на домики-времянки на высоких альпийских перевалах, на морском побережье косы не было ничего, что могло бы служить хоть каким-то укрытием. Хижины эти использовались для короткого отдыха в плохую погоду и для размещения лошадей, когда их кормили в полдень. Там не было людей. Там не было вообще ничего, ведь всевозможные припасы и фураж для животных приходилось возить с собой.
Вечером, когда солнце приближалось к закату и утомленные люди на усталых лошадях завершали свой четырехмильный переход, наш возница свернул с побережья вглубь суши, и начал подниматься на крутые склоны песчаных холмов, которым каждый раз порыв ветра придавал новые причудливые формы. После невероятных усилий мы наконец достигли вершины и оттуда увидели зрелище настолько удивительное, что подумали, будто перенеслись на какой-то остров Южных морей.
Перед нами было совершенно другое море. Оно было темнее Балтийского, яростно катились волны, а где-то вдали угадывалось побережье, окутанное туманной дымкой. Это был Куршский залив. На берегу песок и песок, как везде вокруг. Стояли хижины – бедная рыбацкая деревня. Маленькая полуразрушенная церковь утопала в песке, кресты и надгробные камни маленького погоста тоже наполовину засыпаны песком или заброшены; и кажется, что ничто не прочно на этой неверной земле: всё просто игра ветров. Несколько деревцов, пять или шесть, росли недалеко от изб, производя приветливое, трогательное впечатление.
Неподалеку, но не в тени деревьев, а на берегу, в прохладе плеска волн, где свежий ветер обдувает дюны, сидели местные женщины. Они плели сети для ловли рыбы и пели песни, которые Мартин Реза /4/ так старательно собирал для нас. – Дайны, песни о любви, простые, но мелодичные и полные поэзии.
Тем временем мужчины в море ловили лосося и огромных угрей – повседневную пищу местных жителей – или были заняты работой по дому.
Это и есть то янтарное побережье, сохранившееся в своем первозданном облике до наших дней, как его чудесно описал Вернер /5/ в своем романе «Крест на Балтийском море». Кажется, в любой момент можно увидеть приближение хозяина края, страшного жупана /6/ и услышать взволнованные голоса испуганного хора:
«Вот идет жупан!
Какая страшная весть!
Кого же он накажет?
Ведь вся власть у него!
Кроме рыбы с картошкой и глотка крепкого хлебного самогона, этим людям предложить нам было нечего, но они встретили нас вежливо и гостеприимно своим "mile kunx" /7/.
Ночь мы провели на постоялом дворе, на высоких кроватях с балдахинами, а рано утром снова стали забираться на песчаную гряду, чтобы продолжить наш путь по пустынному морскому побережью.
Если такое путешествие было утомительным, то путешествие по воде было тем более нелегким. Обычно путники ехали из Кёнигсберга в рыбацкую деревушку Шаакен на южной оконечности Куршского залива, и садились здесь на так называемый Шаакенер – открытое большое парусное судно, пассажиры которой испытывают на себе все капризы погоды. Из соображений безопасности на судне нельзя было разводить огонь, и поэтому путешественники по этим бурным водам в любое время года на многие дни могли оставаться без горячего, довольствуясь только холодной пищей. – Сомнительное предприятие, на которое человек с достатком вряд ли б отважился и в которое в надежде на попутный ветер и быструю дорогу пускались обычно люди небогатые.
Третий путь через Тильзит был тоже не очень комфортен. Так что, как видите, добраться до Мемеля было отнюдь непросто, и в итоге поездка по пляжу косы все равно оказывалась лучшей среди худшего.
Самым интересным местом недалеко от Кёнигсберга, была в то время Эрмеландская архиепископия. Паломничество к Хайлигелинде - Священной липе /8/ привлекало как католиков, так и лютеран. Ночлег в красивом лесу был романтичным, время года теплым, люди веселыми, церковная процессия впечатляла, и все это невероятно увлекало и притягивало нас.
В ранней юности я каждое лето совершал поездку в эти места в компании моих дорогих друзей. Один из них давно умер, двое других, возможно, задумчиво улыбаются, вспоминая те дни. Наша жизнь стала серьезней и тяжелей, но тогда мы не думали о будущем!
Вы, молодые люди, которые пользуются благами 1836 года! Вы, кому уже недостаточно стремительных поездов! Вы, кто скоро увидит, как все расстояния исчезают благодаря пару и железным дорогам, – вы не сможете понять меня, когда я говорю, что поездка за 12 миль была для нас, молодых людей 1813-1814 годов, необыкновенным, замечательным путешествием.
Вы, каждый год совершающие поездки по Рейну, знающие и Париж и Лондон, вы, кто поднимается на заснеженную вершину Риги/9/! Вы не знаете, как бились сердца у нас, бедных кёнигсбержцев, когда мы слышали о путешествиях, и как нам хотелось хоть немного прокатиться по ухабистым дорогам старого королевства!
Какое множество вещей мы брали с собой и сколько забывали взять из того, что потом очень не доставало в ходе нашего великого вояжа! Я думаю, сейчас легче добраться до Ливорно, а оттуда на пароходе до Леванта, чем в те годы поехать в Хайльсберг /10/, куда я обычно заезжал из Хайлигелинде.
Ту поездку по Восточной Пруссии я совершил летом 1814 года с моими друзьями.
Прекрасным июньским утром мы выехали из Фридлендер Тор на легкой повозке. Перед нами лежала зеленая равнина, на которой то и дело показывались башенки деревушек, слева протекал Прегель, окаймленный возвышенностями, на которых раскинулись живописный Урнау и Иерусалимский замок, справа виднелся лесной массив Авейдена. Мы все были счастливы без причины и радостными глазами смотрели на знакомый мир.
Трактиры были убогими, пиво нельзя было пить, о комфорте не было и речи. Обычно мы спали на соломенной подстилке. Но наше настроение воспринимало самые ничтожные вещи, которые случались с нами в пути, как очередное интересное приключение.
Недалеко от Кёнигсберга находится селение Мюльхаузен, названное так в честь великого реформатора. Там жила его дочь, вышедшая замуж за дворянина фон Калькштейна. Здесь мы стояли перед портретами Лютера и Маргариты, которые, как предполагалось, были написаны Гольбейном [На самом деле — Лукасом Кранахом. — Ред.].
Оттуда наша компания добралась до Бартенштейна /11/, маленького грязного городка. Здесь мы увидели лежащий перед ратушей старый камень. Он имел сходство с человеческой фигурой, ему когда-то поклонялись наши предки-язычники. Это была легенда, все еще ходившая в народе, но давно опровергнутая учёными. И хотя мы были хорошо осведомлены об этом, все равно присоединились к толпе зевак. Так стояли мы некоторое время, разглядывая старый камень, пока кормили наших лошадей. Мы пытались увидеть в этом камне настоящего Перкунаса, старого прусского бога-громовержца, представшего сейчас перед нами!
В Маркейме /12/ нас дружески принял здешний амтман /13/, и мы провели небольшое этимологическое изыскание. Прежде чем уехать, мы обнаружили, что местный замок на самом деле когда-то назывался «Mag es keimen» – «Да произрастает» – и что название Маркейм было образовано отсюда.
От Маркейма до Хайлигелинде совсем недалеко. Но нас сильно растрясло, прежде чем мы туда добрались. Девственный лес, в котором расположен монастырь, представляет собой волшебное зрелище. Белые монастырские здания посреди него производят необычайное впечатление, ведь ничего подобного мы не привыкли видеть у себя на родине. Обходные галереи вокруг монастырского двора (так называемые крестовые проходы) с часовнями, как и сама светлая, приветливая церковь, были расписаны al fresco /14/. Я никогда не видел живопись такого рода до посещения этого монастыря. Художником был швейцарец по имени Феликс Мейер /15/, если моя в остальном верная память не обманывает меня спустя столько лет. Я стоял в удивлении, задрав голову, и смотрел. И хотя мне не нравилось обилие архитектурных форм на картинах и слишком искусственно переплетенные ряды святых аллегорий, я не мог сдержать восхищения, как если бы стоял перед Лоджиями Рафаэля. Вот в чем волшебство первого впечатления от искусства в юном сознании!
От гостиницы, расположенной напротив на холме, открывались прекрасные виды, и мы нашли здесь достойный прием. Я остался у дверей, чтобы зарисовать вид монастыря и всех окрестностей в лунном свете, и был очень счастлив, когда у меня это получилось. Я никогда не видел до сей поры ничего столь прекрасного.
От Хайлигелинде мы отправились в соседний городок Хайльсберг. Он был окружен зелеными холмами, образующими изящное обрамление протекающей здесь речки. Я полагаю, что она носит название Алле, и прошу прощения у профессора фон Бачко /16/, который преподавал мне географию Пруссии, если ошибаюсь.
Когда мы увидели эту прекрасную долину, то решили отправить нашего кучера обратно и пройтись пешком. «Нам придется идти по горной местности!» – заметил один из нас. Ну, что ж! Нам удастся испытать в теперешней поездке все радости путешествий по горным тропам Швейцарии. Сказано – сделано!
Кучер остался на постоялом дворе, а мы с гитарами и рюкзаками на плечах пешими туристами вошли в Хайльсберг. Когда нам пришлось шагать по одной из узких улочек города, нас встретило жуткое зрелище. Мы ужаснулись, увидев полуистлевшие останки матери-детоубийцы на колесе /17/. Действительно, такое не скоро забудешь! Нам поневоле пришлось пройти мимо так близко, что мы почти касались лохмотьев одежды, которыми играл ветер, и свисавших с колеса костей скелета, которые грозили обрушиться на нас. Однако ощущение жизни, которое мы, пройдя переулок, почувствовали в собственных костях, придало нам бодрости и вновь повысило наше настроение.
Хайльсберг был построен весьма странным образом. Вдоль фасадов домов тянулись сводчатые галереи, как это часто можно увидеть на юге Германии. Здесь же высится старинный замок, в котором когда-то проживал принц-епископ Эрмеландский. Во всем остальном этот городок незначительный, грязный и, как обычно, плохо вымощенный. Очень уставшие, мы вернулись на постоялый двор, где, отдохнув, прошли в бильярдную.
Там двое знатных господина коротали время за этой игрой королей, в перерывах подходя к боковому столику, чтобы глотнуть из стакана бренди и зажевать его куском колбасы. Один из них, дородный низенький человечек, в сером сюртуке и таким же картузом на голове, которую он даже не повернул при нашем появлении, развлекался тем, что постоянно сыпал шутками. Его собеседники сидели за столами, смешивая, так сказать, духовную пищу с хлебом насущным. Наше появление, казалось, на миг прервало беседу.
… Я часто наблюдал у разных народов те реакции, которые производит внезапное появление поблизости совершенно посторонних лиц. Вот мои выводы. Англичане будут продолжать разговор, не обращая внимания на чужака и часто даже не взглянув в его сторону. Однако, в любом случае они обязательно выкажут гордое равнодушие.
Кстати, англичан бесполезно приветствовать при входе, поскольку они редко отвечают на приветствие. Так поступают даже те, кто при более близком знакомстве оказывается вполне обходительным и вежливым джентльменом. Соблюдение бессмысленных, обременительных форм вежливости по отношению к совершенно незнакомым людям не имеет для них никакого смысла, и я на самом деле нахожу это по крайней мере честным. Как часто мы сами замечаем, что за внешней вежливостью скрывается мужицкая грубость и плебейство!
На приветствие незнакомца французы отвечают, состроив очень серьезное лицо, и в этом им подражает весь наш воспитанный мир. Ныне, когда в общественном месте к беседующим французам приближается незнакомец, те на мгновение замолкают и бросают на него несколько мимолетных взглядов, в которых всегда сквозит некая насмешка.
Немцы с весьма раздраженным лицом долго и нарочито рассматривают приближающегося к ним незнакомца. Так и кажется, что эти – во всем прочем милейшие и добродушные люди – так и съели бы чужака за то, что он им осмелился помешать. Лишь позже первая ожесточенность проходит без следа.
Тот, кто думает, что на каждое приветствие надо отвечать дружелюбной улыбкой до ушей или даже набором незначащих фраз, наверняка обыватель из какого-нибудь маленького немецкого городка, а может, человек без манер и воспитания.
Жители маленьких городков и селений обычно более дружелюбны, чем обитатели крупных городов. Они более любопытны и поэтому более разговорчивы.
Но самое неприятное, когда незнакомца вводят в так называемое закрытое общество. Обычно это приводит к самому упорному молчанию в ответ на все попытки заговорить. Я сам наблюдал, как мой сосед по столу, который всегда был очень дружелюбен и разговорчив, не мог выдавить из себя ни слова, увидев незнакомое лицо напротив…..
Впрочем, человек в сером сюртуке, казалось, не ведал о таких тонкостях. После краткого, но заметного недоумения он расслабился и продолжил отпускать свои шутки. Смех остальных тоже возобновился, и все перестали обращать на нас внимание. Однако нам все эти сальные остроты показались настолько пресными, что мы сонно переглянулись, не видя причин для смеха. Такого отношения остряк стерпеть не смог, ибо всякий, кто сыпет остротами, быстрей перенесет оскорбление, чем потерпит рядом серьезное лицо. Вернее, оно явится для него самой большой насмешкой. Завершив партию в бильярд, серый сюртук вышел из комнаты, а вскоре появился слуга и грубо пригласил нас в комнату господина ландрата /18/.
Мы немало удивились, внезапно оказавшись лицом к лицу с нашим несмешным шутником, чье лицо сейчас приняло самое суровое выражение. Это был сам господин ландрат, который немедля приступил к самому настоящему допросу. Он без обиняков заявил, что сразу заметил нашу чрезмерную серьезность. Когда все вокруг смеялись, мы пытались скрыть озабоченность и беспокойство. Ему показалось, что мы обдумываем некий таинственный план, и поэтому он хочет взглянуть на наши паспорта. Я объяснил, что мы сами взяли себе разрешение совершить экскурсию по райской стороне господина начальника – тут наш судья улыбнулся – и не сочли необходимым получать на это дозволение полиции.
Что же касается нашей серьезности, то мы привыкли смеяться только над шутками остроумными, соль которых нам понятна. А сейчас нам не удалось уловить оснований для смеха, которые, вероятно, были понятны лишь небольшому кругу посвященных. Мы также не посчитали, что стоит стараться угодить кому-то здесь и в этом месте.
Мой серьёзный ответ так возбудил уездного чиновника, что он начал сбивчиво объяснять нам, что серьёзные люди в весёлом обществе всегда кажутся ему подозрительными и уж точно весьма безрассудно не принимать участия в общем массовом веселье.
Это утверждение вызвало у нас большой смех, которого так долго добивался местный ландрат, и когда мы заверили его, что у нас нет с собой паспортов, он заявил, что мы его пленники. Чиновник позвонил в колокольчик, и в комнату вошел мужчина крепкого телосложения, надсмотрщик или тюремщик.
Мы вопросительно посмотрели друг на друга, и наши унылые взгляды подтвердили, что ситуация была хуже некуда. Откуда нам было знать, насколько далеко зайдет этот маленький человечек в своем произволе, и каждый из нас уже готовился к унылому заключению, пока в Кенигсберге не будет произведено необходимое дознание.
После обстоятельного допроса, который был официально запротоколирован, нас должны были отвести в городскую тюрьму. Все протесты были бесполезны, но тюремщик так хитро подмигнул нам, что мы тотчас подумали о побеге с его помощью и посчитали себя счастливыми, что смогли сделать наше путешествие по-настоящему пикантным.
Мы насмешливо попрощались с нашим судьей, который высокомерно смотрел на нас, отдавая тюремщику соответствующие распоряжения. Затем нас провели через рынок в узкий переулок, где мы вошли в казарменное помещение в высоком черном здании.
Здесь наш добрый конвоир объяснил, что он полностью к нашим услугам и что ничего так сильно не желает, как принести нам пиво и табак. Его жена разожгла большой огонь в печи и спросила, что мы хотели бы съесть на ужин. Короче говоря, мы быстро поняли, что заточение не будет строгим и мы сможем вести здесь вполне сносное существование вопреки желанию господина ландрата. Но нас печалила невозможность провести божественный вечер на свежем воздухе! Мы поведали об этом нашему дружелюбному хозяину, и тот выказал желание сопровождать нас в прогулке вместе со своей собакой.
Итак, мы вшестером – четверо нас, надзиратель и его пес – вышли к воротам города и зашагали вверх по холмам, пока не добрались до самой высокой вершины с гордым названием «Кройцберг». Когда поздно вечером мы вернулись, добрая женщина уже накрыла нам стол, чтобы утолить аппетит, который мы принесли с прогулки. Бравый тюремщик тоже принялся за еду, а милый Полкан за компанию с таким треском дробил зубами кости в своей миске, что было любо-дорого смотреть.
А в завершение ужина, когда мы достали из рюкзака бутылку пунша и попросили принести горячей воды, надзиратель озорно улыбнулся и сказал: «Я этого не видел, но охотно составлю вам компанию!»
Никогда еще в тюремном узилище не было более счастливых и довольных людей! Мы любили и ценили друг друга, а пели так громко, что горожане, гуляя по улице, слушали нахальные крики заключенных в тюрьму преступников, которые были произведены во французские шпионы по быстрому суду высокородного судьи. А затем сладкий сон опустился на наши невинные, одурманенные пуншем головы, и мы проснулись лишь тогда, когда золотое полуденное солнце осветило приветливое подземелье.
“Какого черта! Что вы здесь делаете?" – крикнул нам, смеясь, знакомый бас, когда мы наслаждались утренним кофе из кружек, которые фрау тюремщица поставила перед нами. В нашу комнату шагнул бравый амтман Маркейма, приехавший в Хайльсберг по делам. Как только он услышал приключившуюся с нами замечательную историю, то поспешил осуществить наше освобождение.
Его залог был принят, и двери темницы к большому огорчению наших хозяев открылись еще до обеда. Однако мы не преминули возместить мужу с женой купленную для нас еду, а когда прощались, тюремщик заверил нас, что никогда не принимал в своих стенах таких добрых бродяг, как мы, а видел он их в своей жизни немало.
Наш приятель амтман оставил для нас хозяину нашего постоялого двора допуск на пребывание, и мы гордо прошли в бильярдную, где вновь лицезрели местное высшее общество. Однако на сей раз ни одна шутка не сорвалась с уст местного главы, а сразу же после обеда мы уехали в экипаже нашего амтмана в Рёссель /19/ -- маленький приятный городок с женским монастырем, где купили у благочестивых сестер тонкое кружево и знаменитую монастырскую выпечку, чтобы по приезду в Кёнигсберг порадовать родных этими желанными подарками.
************
Приятно было путешествовать по отечеству и в зимнее время, когда вокруг куда ни глянь расстилались снежные поля и люди катались по ним на конных упряжках под веселый звон колокольчиков. Тогда можно было выбирать любой путь: по замерзшим прудам, через кусты, живые изгороди и заборы, глубоко засыпанные снегом. Моя любимая поездка была через пустоши Капорна в старую рыбацкую деревню Фишхаузен, где на месте убийства проповедника христианства Адальберта язычниками стояла первая церковь Пруссии. Здесь в просторном здании присутственного места вечерами освещался длинный ряд окон, и все, кто проезжал мимо, могли зайти на огонек. Как только стол был накрыт, один за другим появлялись гости, которых приветливый трактирщик даже не знал по имени, но тепло приветствовал каждого. С тех пор я никогда ни в одной стране не встречал такого благородного, великолепного гостеприимства.АВГУСТ ЛЕВАЛЬД.
"АКВАРЕЛИ МОЕЙ ЖИЗНИ"
******************************
Mannheim, 1836, in 6 Bänden
B.2. "Excursionen in Ostpreußen. 1813-14"
*********************************
ПЕРЕВОД С НЕМ.ЯЗЫКА
ТАТЬЯНЫ КОЛИВАЙ
******************
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Названы самые зажиточные фамилии Мемеля той поры.
В 1807 году, когда Пруссия была разгромлена армией Наполеона и королевская чета Пруссии укрылась в Мемеле, купеческий дом Аргеландера стал резиденцией прусских принцев – будущего короля Фридриха Вильгельма IV и его брата Вильгельма – будущего кайзера, первого германского императора Вильгельма I. Их товарищем по играм был Вильгельм Аргеландер, впоследствии известный боннский астроном.
В городе жило также много английской знати, поскольку это был самый англоязычный город, кажется, не только Пруссии, но и всей материковой Европы.
"Если русский или немец собирается посетить Англию, ему следует провести некоторое время в Мемеле, чтобы привыкнуть к некоторым обычаям и тону англичан, которые поначалу вызывают отторжение у любого небританца. Мемельцы, ведущие свои внешнеторговые дела почти исключительно с англичанами, настолько влюблены в обычаи и нравы этих островитян, что подражают им при каждом удобном случае, причем здесь нет недостатка в комичных ситуациях. Люди говорят только по-английски, особенно в больших торговых домах, едят, пьют, играют и развлекаются на английский манер; имеют те же капризы, что англичане, и столь же грубы и необщительны, как и они. Незнакомец, благодаря своим рекомендациям приглашенный в общество, может часами быть предоставлен самому себе, и никто даже и не подумает завязать с ним разговор. Присутствующие ведут себя так, будто его здесь нет, и каждый задаваемый им вопрос обрывается односложным ответом. Только когда присутствующие узнают, что новичок приехал из торгового города, ему могут задать на английский манер вопрос: сколько стоит тот или иной человек? то есть, каким капиталом он располагает? "
"Заметки русского путешественника".
1814. — Письмо первое.
2. Хенрик Стеффенс (нем. Henrich Steffens, 1773, Ставангер — 1845, Берлин) — европейский учёный-универсалист, натурфилософ и писатель-романтик, выходец из Норвегии. См. Википедия
3. Старинное морское изречение («mit Mann und Maus untergehen»). Если корабль тонет, то моряки, пассажиры и животные, живущие на борту (например, крысы или мыши), погибнут вместе со всеми, разделив общую печальную судьбу. Но такая же судьба может постигнуть и людей на суше, так что эту метафору можно перенести и на наземную катастрофу. См. Википедия (нем.)
4. Мартин Людвиг Реза (лит. Martynas Liudvikas Rėza, нем. Martin Ludwig Rhesa; 1776 г., деревня Карвайтен на Куршской косе, Пруссия — 1840 года, Кёнигсберг) — литовский поэт, критик, филолог, переводчик, протестантский пастор, собиратель литовского фольклора. См. Википедия
5. Фридрих Людвиг Захариас Вернер (нем. Friedrich Ludwig Zacharias Werner, 1768, Кёнигсберг —1823, Вена) — немецкий поэт и драматург, автор многочисленных трагедий, католический священник. См. Википедия
6. Древняя Пруссия делилась на 11 провинций, во главе каждой из них стоял глава – жупан (Sczupan). Название происходит от славянского «жупынь», что означает «хозяин земли». Прусские провинции номинально были объединены властью верховного жреца Криве Кривайто. См. ССЫЛКУ
7. «Mile Kunx» – «Дорогой господин». Куршский говор, на котором здесь говорят, вероятно, является старопрусским и весьма отличается от латышского (в Курляндии и Лифляндии), эстонского (в Эстляндии), а также от литовского языков. Эти диалекты звучат очень мелодично, впрочем, и язык древних пруссов не уступал им. Об этом свидетельствуют имена богов: Потримпос, Пиколлос и Перкунас, а также Криве Кривайто, Вайделот и т.п.
8. Święta Lipka (Свента Липка, нем. Heiligelinde) — небольшая деревня в Варминско-Мазурском воеводстве, на северо-востоке Польши. Она расположена примерно в 4 милях к юго-востоку от Решеля (нем. Рёссель), в 8 милях к юго-западу от Кентшина (нем.Растенбург). Деревня расположена в историческом регионе Мазуры. Święta Lipka известна паломническим святилищем и храмом архитектуры в стиле барокко.
Фактическое происхождение названия может происходить от священной рощи древних пруссов, находившейся тут.
9. Ри́ги (нем. Rigi) — горный массив в центральной Швейцарии, относится к Альпам. Риги расположена между Цугским и Люцернским озёрами, на границе кантонов Люцерн и Швиц. Высота — 1797 м над уровнем моря.
10.Хайльберг - ныне Lidzbark Warmiński — город в Польше, входит в Варминьско-Мазурское воеводство. См. Википедия (англ.)
11.Бартенштейн - ныне Бартошице (пол. Bartoszyce, нем. Bartenstein) — город в Польше, входит в Варминьско-Мазурское воеводство. См. Википедия
12.Маркайм — сельская община в округе Хайльсберг.
С 1945 года принадлежит Польше и по-польски называется Markajmy.
13.Амтман – чиновник, служащий (нем.)
14.«al fresco» — «по сырому») — в живописи означает одну из техник стенной росписи по сырой штукатурке («фреска»), представляющую собой противоположность «альсекко» (росписи по сухому).
15.Феликс Мейер (Felix Meyer; 1653, Вюльфлинген близ Винтертура -- 1713 замок Виден близ Оссингена ) — швейцарский художник . Он был одним из самых выдающихся швейцарских художников-пейзажистов своего времени. См. Википедия (нем.)
16.Людвиг Франц Адольф Йозеф фон Бачко (1756 Лик, Мазовия – 1823 Кенигсберг) — немецкий писатель, преподаватель Альбертины. В интеллектуальной истории он стоит между Просвещением и романтизмом. Его главный труд — шеститомная «История Пруссии». В 26 лет ослеп в результате несчастного случая. См. Википедия (нем.)
17. Колесование — распространённый в Античности и Средневековье вид смертной казни, также известный под названием «Колеса Екатерины» или просто «Колеса». Колесование применялось ещё в Древнем Риме. В Средние века и в начале Нового времени было распространено в Европе, особенно в Германии и во Франции, где считалось самой мучительной (после четвертования) и самой позорной казнью. Приговорённому к колесованию железным ломом или колесом ломали все крупные кости тела, затем его привязывали к большому колесу, и устанавливали колесо на шест. Приговорённый оказывался лицом вверх, и умирал от шока и обезвоживания, часто довольно долго. Страдания умирающего усугубляли клевавшие его птицы. См. Википедия
18.Ландрат — в Германии правительственный чиновник, осуществлявший государственные функции на территории уезда и являющийся единоличным исполнительным органом местного самоуправления уезда.
19.Муниципалитет Рёссель входил в состав района Рёссель в административном округе Алленштайн. Город принадлежит Польше с 1945 г., польское название — Reszel. См. Википедия
Комментариев нет:
Отправить комментарий