_b_588.jpg) |
| ***************** |
В порту Кёнигсберга.
Алекс. Юнг. 1855
Im königsberger Hafen.
von Alex. Jung. 1855
I.
Жизнь в деревне, маленьком городке или большом городе имеет свои прелести и дает наблюдателю богатый материал для размышлений. Сельская местность всегда будет напоминать нам о первобытном состоянии человечества, независимо от современной роскоши, которая поселилась и тут, в богатых усадьбах. Немало пищи для нашего ума и размышлений способна дать нам жизнь провинциальных городков. Наконец, большой мегаполис нередко дарит нам весь мир в одном месте, особенно если это город портовый.
Признаюсь, в таком красивом городе, как Кёнигсберг в Пруссии, который всегда пробуждает у путешественника новые эмоции, моя любимая прогулка в порт, к кораблям. Те впечатления, которые я в любое время суток получаю здесь, уносят меня далеко за пределы континента и связывают с далекими заморскими странами и их жителями. Гавань тянется до самого центра Кёнигсберга, что весьма редко бывает в портовых городах. Здесь можно увидеть скандинавов, голландцев, англичан, американцев, французов, — короче, все нации, населяющие земной шар. Увидеть и что-то узнать о них.
Вы идете по одной из самых красивых улиц города, через так называемые Зеленые Ворота /1/, на мост, соединяющий Кнайпхоф с Форштадтом (т.е. "пригородом"), и вас сразу же захватывает необыкновенное зрелище. С правой стороны простирается необычный город, чьи дома — корабли. Здесь есть свои улицы, переулки, тупики, которые сменяются открытыми пространствами, уводящими наш взгляд до горизонта. Портовый город волшебно расплывается в синеватых чернилах сумерек, а в полдень в золоте солнце. В конце моста мы сворачиваем за угол направо и идем по валу бастиона. Какая немыслимая смесь запахов, звуков, говоров, одежды, жестов, поз и действий окружает нас! На флагштоках множества кораблей развеваются, хлопая на ветру, тысячи флагов, штандартов и вымпелов всех цветов радуги. Среди всех этих белых, красных, оранжевых, синих, зеленых флагов попадается и особенный, с россыпью звезд на голубом фоне. Это редкий флаг американского корабля, которому, чтобы добраться сюда, пришлось пересечь Атлантический океан.
Если мы теперь еще более внимательно осмотрим наш корабельный город, чтобы поближе познакомиться с ним, то, кроме немцев (в основном, жителей Кёнигсберга, Мемеля, Штеттина и Гамбурга), наше внимание привлекут датчане, шведы и норвежцы. Как правило, различный характер европейских и неевропейских народов отражен уже в названиях кораблей.
С их бортов до нас доносятся самые разные говоры и произношения. Так языки скандинавов имеют весьма своеобразную благозвучность. В них мы сразу распознаем германский элемент, который, конечно же, смешан с чем-то, трудно определяемым.
Корабли скандинавов весьма незатейливы и просты. Нос и корма у них прямоугольные. Очень часто они чрезвычайно малы. Невольно поражаешься тому, как скандинавские моряки, несмотря на всю свою ловкость, осмеливаются выходить на таких суденышках, похожих на ореховые скорлупки, в открытое море. Вспоминаются путешествия древних норманнов, этих северных арабов, с их страстью к приключениям и смелостью, позволявшей им преодолевать огромные расстояния.
Совсем другое впечатление на нас производят голландские моряки. Крепко сбитые, они неторопливы, почти флегматичны. И корабли их похожи на своих хозяев. Добротно сколоченные, массивные, закругленные на носу и на корме, они построены из твердого, ядреного дерева. Их можно сравнить с круглыми голландскими твердыми сырами, которые, как правило, перевозятся на бортах голландцев.
Нужно видеть голландского капитана среди своих матросов, чтобы легко представить себе всю Голландию с ее чистеньким уютным мирком и флегматичной неторопливостью. Такой капитан никогда не совершает плавание в одиночку со своими матросами, нет — у него на борту вся семья, захватившая с собой всё необходимое вплоть до детских игрушек. На голландском корабле присутствует большое поголовье животных: собаки, кошки, утки, куры, и надо заметить, что чистота и порядок при этом свято соблюдаются.
Если наблюдать такое семейство на палубе, отдыхающим после полуденного обеда под изящным тентом, то поневоле признаешь вкус и грубую наивность живописи нидерландских живописцев вполне соответствующими действительности.
Мужчина и женщина сидят в семейном кругу вместе со своими чадами и домочадцами и с шумом переваривают съеденную пищу. Конечно же, это находится в полном противоречии с тем, что мы понимаем под приличием и правилами хорошего тона. Обычно такого рода отрыжка свидетельствует о том, что с желудком есть определенные проблемы. Но голландец, будь то мужчина или женщина, находит её столь же естественной, как, скажем, вздохнуть или выдохнуть с облегчением.
Дамы-голландки одеты весьма живописно. Как правило, фигуры у них тучные. Женщины обычно носят черное платье с богатой драпировкой и свободного покроя куртку, у которой отсутствует воротник. Особенно своеобразен головной убор голландки. Плотно прилегающий к голове чепец, украшенный тончайшим брабантским кружевом, скреплен с обеих сторон большими золотыми пряжками, сверкающими издалека, как приспущенная диадема. И все это одеяние вместе с золотыми и бриллиантовыми перстнями на пальцах дамы, оставляет впечатление солидного богатства.
На фоне этого черного дамского цветника, сверкающего золотыми огнями, к которому скромно присоединяется мужская половина, одетая в черные фраки, резко выделяются красные блузы матросов, суетящихся на корабле. Но в чем состоит их работа?
Они заняты тем, что наполняют свои ведра водой, чтобы выливать ее везде, где только можно. Их задача, чтобы всё и вся на судне блестело и сверкало. Такая мания чистоты беспрецедентна. Верхняя и нижняя палуба, нос и корма корабля, каюты капитана и матросов, окна и двери, пол и потолок очищаются, ополаскиваются, натираются воском, вытираются и чистятся каждый день, с утра до вечера. Зеркальный блеск и полировка всех поверхностей кораблей из Нидерландов сравнима с паркетными полами великосветских салонов больших городов. Светло-голубые с красной окантовкой бочки с водой, стоящие аккуратными рядками на палубе, выглядят так аппетитно, будто кондитер только что вылепил их из сахара, а каюта капитана с ее сверкающими зеркальными окнами, заставленными цветочными горшками и с белоснежными занавесками по бокам, напоминает комнату новобрачной.
Резкой противоположностью голландскому кораблю, чистенькому, как кирпичный роттердамский домик, является его сосед — трехмачтовый английский корабль гигантских размеров. Его черный бушприт /2/ простирается далеко за борта, как грозный скипетр Нептуна. Англичанин весь покрыт угольной пылью, будто он только что вышел из порохового дыма морского боя, если не из самой преисподней.
Даже паруса его потемнели от этой антрацитовой пыли и смотрят на нас устрашающе, как корабль вернувшегося на родину Тесея, забывшего поставить белый парус вместо черного /3/. Английский корабль с первого взгляда свидетельствует о том, что мы имеем дело не с кем-то там, а с Британией, Владычицей морей. Через всё и вся, от транца до киля, от грот-мачты с ее корзинами до мельчайшей аккуратно сплетенной снасти красной нитью проходит идея прочного, практичного, удобного. Здесь царит не мелкое дело, а практика, преследующая реальные цели и немедленно их достигающая; порядок, при котором любому гвоздю отводится свое место, а последний поваренок на камбузе несет ответственность за каждую тряпку.
Весь корабль огромных размеров. Но тем не менее, несмотря на величавые отдельные части его, в глаза сразу бросается легкость, даже грациозность конструкции. Корабль с завидной быстротой изящно скользит по волнам. А британские моряки! Сколько раз художники на своих полотнах изображали их! Это род людей, которым нет равных. Можно подумать, что их родила не смертная женщина, а само море, настолько они едины с морской стихией. Моряк Альбиона в деле проворен, подвижен, хитер, как волна, но когда он отдыхает в портовом кабаке, то погружается в молчаливую задумчивость, — как море, когда наступает штиль. Судя по его неприступному виду, можно подумать, будто он лакомится бифштексами и портерами, хотя в действительности довольствуется скромной трапезой из солонины, сухарей и порции спиртного.
Нужно видеть его в этих двух положениях, движении и неподвижности, чтобы составить о нем верное представление. Любо посмотреть на него там, наверху, даже тогда, когда корабль плывет по волнам. Такелаж парусного английского судна представляет собой настоящий лабиринт из канатов, веревок и тросов. Никакой канатоходец не нашел бы здесь дорогу, и уж тем более, очутись он вдруг на средней мачте, высота которой часто составляет сто футов, с этой сетью вокруг, сплетенной из тысяч и тысяч веревок, и зияющими внизу темно-синими глубинами моря.
Английский матрос, напротив, бегает или, вернее, летает по всем этим переплетениям с такой же легкостью и уверенностью, как паук по своей паутине. Оказавшись на самом верху, он, привязавшись, некоторое время раскачивается на самой вершине мачты, очевидно, из чистого озорства. Он парит в воздухе, как в гамаке, а затем так же проворно и весело спускается по веревочному тросу.
В воскресенье на английском корабле царит полная тишина и безлюдье. В этот день не только люди, но даже мыши, да что там — жучки-древоточцы не шевелятся и шевелиться не должны. Все каюты пусты. На палубе все прибрано, только угольная пыль по обыкновению лежит на всем. А где-нибудь в углу обычно сидит старик и читает молитвенник или Библию. После обеда матросы сидят группами, скрестив руки, или, опершись на палубу, смотрят неподвижным взглядом за борт. Впрочем, вряд ли они что-то там видят. Английский моряк погружен в себя, он бродит в мыслях по Старой Англии. Это ситуация комфортного самоанализа, сравнимого с комфортом некоторых животных, когда они жуют жвачку. Английский моряк жует табак и мыслями где-то далеко-далеко отсюда.
Но этот английский парусный корабль, конечно, уступает по прочности конструкции, по огромным размерам, изяществу и великолепию убранства могучему американцу, который пришвартован рядом. Это тоже парусник, и когда он плывет в океане под всеми парусами, кажется, что могучий кондор парит над прерией, раскрыв свои крылья. Но сейчас его паруса спущены, и в этом шатре из парусов мог бы с комфортом разместиться целый батальон солдат. Парусник прибыл к нам из Нью-Йорка и здесь, в порту Кёнигсберга, принимает на свой борт эмигрантов. Уставшие от Европы толпы народа стремятся в дальнюю заокеанскую обитель своих желаний и обещаний более счастливого будущего.
Мазурцы и литовцы в национальных костюмах по-свойски устроились возле штурвала и доедают свой скудный обед. Молодой плотник-подмастерье с роскошной окладистой бородой, но в плохом костюме жалуется наверху на палубе, что хотел заплатить за свой провоз работой на корабле, но капитан ему наотрез отказал. Тут же у задней мачты с невозмутимым видом стоит сам капитан. Его кряжистая фигура как будто отлита из чугуна. Широкополая фетровая шляпа низко надвинута на уши, взгляд пронизывающий, он что-то обдумывает. Его красное, упитанное лицо серьезно, руки глубоко засунуты в боковые карманы. Матросы с густыми бакенбардами, обнаженной грудью и в блестящих плоских круглых шляпах, с которых свисают, развеваясь на ветру, длинные ленты, разматывают канаты.
По мосту под звуки военного оркестра марширует прусское войско. Раздается оглушительная барабанная дробь, трубит полковой рожок. Проходит за строем строй, каждый воин вытянут в струнку. Матросы и капитаны кораблей, даже английских, встают на бочки, насосы, карабкаются по трапам и мачтам, чтобы лучше рассмотреть военных и ничего не пропустить из разворачивающегося перед ними действа. Только американским матросам все равно, они, не отвлекаясь, продолжают работать, лишь капитан буравит неподвижным взглядом идущих мимо них по мосту пруссаков.
Марш военных окончен, и толпа на берегу переходит на другую сторону бастиона, чтобы осмотреть английский винтовой пароход, прибывший некоторое время назад. Сейчас там происходит погрузка товаров на борт. Весь процесс выглядит достаточно забавно: от одного из складов к трюмам корабля выстроилась оживленная цепочка из мужчин и женщин. Они перебрасывают друг другу серо-зеленые квадратные плитки сельхозудобрения. Груз укладывается в трюм невероятно быстро, и корабль под его весом с каждой минутой все глубже погружается в воду. Этот пароход является своего рода образцом кораблестроения. Каждая деталь прекрасно проработана, сделана из добротного листового железа, так что все судно в целом обладает чрезвычайной прочностью. Никакой жук-древоточец не сможет пробить эту броню. Речные волны волшебным образом отражаются в черном металлическом корпусе, над которым, как колокольня, возвышается красная дымовая труба необычайной толщины. Название корабля "Countess of Durham" /4/. Празднично одетые, будто они собрались не на прогулку в порт, а в церковь, толпы народа теснятся в проходах судна с обеих сторон. Каски белого кирасира и рядового солдата соседствуют с зеленой вуалью знатной дамы, рядом с местным денди, одетым по самой последней моде, виднеется польский еврей в длинном восточном одеянии. Каждым движет одно и то же желание: попасть внутрь корабля и увидеть винтовой механизм этого морского чуда. Скорость парохода в его пути по волнам настолько велика, что самое быстрое парусное судно по сравнению с ним просто ползет, как маломерная плоскодонка по илистому дну голландского канала.
Иногда мы замечаем в нашей гавани и французов с португальцами; впрочем, они приходят сюда реже. На небольших судах они привозят нам вина, в основном из Бордо. Некоторое время назад здесь было замечено даже судно с Азорских островов, на борту его были не только загорелые до черноты, но и натурально черные матросы.
Если мы встанем на самый край вала бастиона и оглянемся вокруг, то увидим прекрасную панораму города на обоих берегах величественной реки. Там, вдали, на северо-западе, на противоположном берегу, виднеется башня знаменитой обсерватории Бесселя. Несмотря на яркое солнце, ее световые люки открыты. Они похожи на глаза диковинного существа с другой планеты. Из этих отверстий, подобно щупальцам невиданного чудовища, тянутся к небу самые разнообразные астрономические приборы.
На другом берегу Прегеля находится место сброса балласта с кораблей. Пословица гласит: "Никогда не сойдутся меж собой камни, горы и деревья дальних стран, но сходятся люди". Однако здесь мы видим исключение. Именно в этом месте земля из самых отдаленных уголков нашей планеты смешивается меж собой: пески Жиронды /5/ встречаются с известняком скал английского графства Нортумберленд, сланцы Швеции с пылью красного дерева Бразилии. И все они исчезают под горами местного песка.
Корабельная верфь находится правее. Там без перерыва, в любое время года, что-то горит и дымится: обтесываются кили, гнутся доски, выпрямляются бимсы, конопатят, смолят и спускают на воду корабли. Спуск корабля на воду — поистине величественное зрелище: корабль украшенный зелеными венками, под радостный рев толпы на верхней палубе скользит на намыленных стапелях и впервые касается водной глади, чтобы уже больше никогда с ней не расставаться.
Возможно, именно здесь, в этом месте, знаменитый кёнигсбергский мистик Иоганн Шёнхерр /6/ при большом стечении народа спустил со стапелей на воду свое детище — диковинный корабль. Корабль, который после многих лет размышлений и расчетов он построил по образцу Ноева ковчега, и на котором хотел выйти в открытое море, быть может, для того, чтобы вновь обнаружить потерянный Земной рай. Но эта громоздкая конструкция, попав в воду, не пожелала двигаться дальше, застряв на месте.
А вон там, в районе улицы Лицентграбен /7/, где стоят на рейде пароходы, жил когда-то гениальный Иоганн Георг Гаман /8/, который называл себя Магом Севера...
Но мы сворачиваем на этот берег Прегеля, где и кроме кораблей есть на что посмотреть. Там на углу высится дом французского консула, со своеобразными украшениями-зубцами на крыше и выступающими балкончиками. Далее расположены склады, их колоссальные хранилища свидетельствуют о прогрессе современного строительства по сравнению со старыми складами устрашающего вида. В окрестностях этих исполинских факторий в разное время бушевали огромные пожары, которые можно было сравнить разве что с пожарами Перы /9/ и старого Стамбула. Они, подобно мятежным красным янычарам, врывались даже в пригороды. Эти бедствия закончились с началом строительства современных складов.
Ближе к нам открывается пространство, которое весьма оживляет общий ландшафт нашего водного проспекта. На огромной площадке разостланы чистые белые полотна, на которых насыпаны высокие горы благословенных плодов Цереры /10/: овес, ячмень, горох, кукуруза. Здесь их просеивают и очищают перед тем, как отгрузить на корабли. Люди с лопатами подбрасывают кукурузу в воздух: сверху обильно льется золотой дождь из кукурузных зерен, а более легкую мякину уносит ветер.
II.
Среди разнообразных жизненных сценок, каковыми изобилует портовый город, много ситуаций как комического, так и трагического характера. Комедия и трагедия в жизни тесно связаны, и все, что нужно, — это искусное перо, чтобы описать происходящее.
Летний полдень. Мы находимся на бастионе, на левом берегу Прегеля. Внезапно показывается огромная толпа людей. В ней смешались представители самых разных классов. Толпа образовала большой круг. Мы пробиваемся внутрь и видим в центре человека, находящегося в аффекте, в смятении, требующего нашего сочувствия, нашей жалости, нашей поддержки. Человек расхаживает взад-вперед, сжимает руки и бьет себя по лбу так, что шляпа слетает. Он очевидно, голландец, причем капитан корабля. Кстати, неподалеку возвышается мачта голландского корабля с широко развевающимся флагом. Наш капитан останавливается, грозит в пространство кому-то кулаком и, кажется, вот-вот, повернувшись к зрителям, разразится гневной тирадой, но тут у него перехватывает дыхание, и он едва лишь только и может выговорить:
Myne Heeren, öss dat moenslik?
что переводится на наш респектабельный верхненемецкий как "Господа, мыслимо ли это?" С несчастным как будто случилось что-то не просто странное, нет, такое возмутительное, превосходящее всякое мыслимое и немыслимое, что слова застревают в горле бедного моряка. Он топает ногами, подпрыгивает, как ужаленный тарантулом, заламывает руки, потрясая ими, и все быстрее и быстрее повторяет, как испорченный механизм, свое:
Myne Heeren, öss dat mönslik?
Что за чудовищное, требующее отмщения, происшествие здесь случилось? Мы все переглядываемся, расспрашиваем друг друга, хотим помочь, восстановить справедливость. Однако никто не знает, как помочь несчастному, как бы страстно он ни вопрошал нас. Люди вокруг перешептываются, недоумевают, пытаются вмешаться, посредничать, судить, как хор в греческой трагедии, а между тем не знают, кого и за что. Некоторые уже громко высказывают догадку, что этот человек сошел с ума, и предлагают позвать докторов. Мало-помалу дело проясняется.
Накануне матросы датского судна вступили в перепалку с командой голландского корабля, стоявшего рядом на якоре. Перепалка переросла в жесточайшую ссору, и датчане решили — разумеется, без ведома своего капитана — как можно сильнее досадить голландцам. Когда на следующий день моряки-голландцы во главе со своим капитаном ушли в город и на судне почти никого не осталось, датчане, маневрируя своим кораблем, прижали к стенке голландское судно так, что городской сток канализационных вод оказался прямо над аккуратными чистенькими голландскими бочонками с водой. Злой жребий распорядился, чтобы в тот день все бочки с водой проветривались и стояли открытыми. Выше мы уже упоминали о том, какой порядок царит на кораблях, прибывающих к нам из пряничного чистенького Амстердама. В этих бочках плескалась девственная, свежайшая, ключевая вода для приготовления пищи и питья, тщательно собранная и отфильтрованная. Датчане очень точно выбрали подходящее время, поскольку их судно еще не взяло на борт никакого груза, а следовательно, было очень легким и маневренным, с высокими бортами, в то время как голландский корабль, и без того неповоротливый по своей конструкции, был нагружен до краев и едва держался над водой. Случившееся было обнаружено голландской командой лишь через несколько часов.
Шутник и любитель цитат мог бы процитировать здесь, слегка изменив, известные слова нашего великого поэта /11/:
"Тот, кому злой жребий выпал —
Сделаться врагом врагу..."
То, что после такой подлой проделки голландский капитан потерял дар речи и долго не мог успокоиться, вполне понятно. Его команде пришлось вылить все содержимое из упомянутых бочек, отдраить их внутри и снаружи, прокоптить и заварить снова. Кто бы мог в этом усомниться?! А по-хорошему, бочки эти надо было разбить в щепы, предать огню, стереть с лица земли, а сам корабль продать — пусть даже себе в убыток. Так требует национальная гордость голландцев, их стремление к чистоте. И на вопрос, что без конца повторял капитан, является ли то, что с ним сделали, «мыслимым», мы, конечно, должны были бы ответить так: "Это все человеческое, к сожалению, слишком человеческое..." /12/.
III.
Акватория порта в Кёнигсберге дает нам также возможность увидеть судоходство в его почти первобытном состоянии. И главные действующие лица здесь — племя людей, которое ежегодно приплывает к нам из русской Польши под именем дзимкенов /13/. На прибытие летом этих водных кочевников можно рассчитывать столь же уверенно, как на прилет весной перелетных птиц. Они приходят в июне и уходят в начале сентября. В основном это выходцы из Виленского округа, из районов Ковно, Троке, Медники, Юрбург, Сморгонь, Кьеданы, Кроге /14/, которые в основном являются бедными сельскими жителями.
Их судна и места стоянок дают своеобразные и вместе с тем свежие образы, которым нельзя отказать в живописности, особенно если сравнивать их с современными кораблями англичан и американцев. Их судна — плоты, носящие название "виттины". Виттины часто имеют длину от 500 до 600 футов и более. Когда видишь издалека приближающиеся по воде караваны плотов дзимкенов, создается впечатление, будто подплывает ряд холмов, лесная гряда, целое селение с домами, постройками и их обитателями. Плавучий остров движется и движется, и, кажется, никогда не кончится.
Наконец он заканчивается, но за ним идет новый остров такой же огромной длины. Кажется, происходит миграция людей по воде. Слышны дикие, грубые человеческие голоса. Вполне возможно, что когда-то так гортанно перекликались гунны. Такой плот часто продвигается вперед таким черепашьим шагом, что его движение едва ли можно заметить, так как это огромное судно, хоть и снабженное парусом, встречает на Прегеле слишком мало течения и глубины. Аргонавты древних греков, как бы несовершенны ни было их суда, имели то преимущество, что могли время от времени переносить свои корабли по суше, но сам Геракл, который, как известно, находился среди них, не стал бы брать себе на плечи виттину и тащить ее от Ковно. Самые длинные виттины в гавань Кёнигсберга не пускают, ведь они занимают огромное пространство, на котором могут разместиться 4-5 больших морских судов. Некоторые из этих плотов среднего размера находятся прямо перед нами, и мы можем внимательно рассмотреть их вместе с обитателями во всех подробностях.
Это конструкция самой свободной формы; все в ней едва сколочено, и все же виттина полностью отвечает своим задачам, но без каких-либо следов плана, пропорций, не говоря уже о симметрии целого.
В основании виттины находится нечто, в основе своей напоминающее баржу или паром, и все же она в целом весьма похожа на простой плот, бревна которого далеко разнесены друг от друга, так что речная вода потоком хлещет через щели. Неосторожный шаг — и запросто рискуешь утонуть прямо посреди плота. В центре виттины стоит столб. Он самый высокий здесь и фактически держит на себе всю надстройку. Таким образом, крыша посередине имеет самую высокую точку, но затем двумя скатами уходит с обеих сторон вниз, подпираемая другими столбами различной высоты.
Крыша этой вытянутой в длину постройки, сбитой из досок и реек, покрыта рогожами и присыпана древесной корой. Об окнах и дверях нет и речи, вместо них видны малые и большие открытые, квадратные отверстия, из которых кое-где торчат головы дзимкенов — точь-в-точь, как головки цыплят, выглядывающих из перьев распушившейся клушки.
Самое лучшее помещение на виттине — это каюта капитана рядом со штурвалом, то есть польского еврея, с длинной бородой, двумя пейсами, спадающими до плеч, в черном пальто, доходящем до ботинок, и длинной палкой в руке. Возводя каюту капитана, плотник проявляет все свое искусство. Он устроил нечто вроде комнаты, стены которой криво торчат во все стороны. В импровизированной входной двери есть даже смотровой глазок размером с маленькое зеркальце для бритья.
Пол здесь представляет собой, как и на открытой палубе, связанные между собой необработанные стволы деревьев, и сюда также постоянно просачивается вода. Ее приходится откачивать по нескольку раз днем и ночью. Члены экипажа, как рабы на галерах, должны поддерживать свой плот на плаву, постоянно вычерпывая воду, чтобы не утонуть.
Дзимкены принимают такое неудобство, как само собой разумеющееся. Они равнодушно относятся к смерти и так беззаботны в своем существовании, что некоторые из них иногда и тонут, когда в темноте, опьяненные алкогольными парами, попадают ногами в промежутки между бревнами плота и беспомощно исчезают в глубинах вод.
На другом конце виттины есть свободное место, где расположен насос; около него находится длинный лоток, из которого дзимкены длинными деревянными ложками или голыми руками на глазах у множества зрителей, толпящихся на бастионе, черпают свою похлебку, состоящую из воды и отрубей. Она заправлена небольшим количеством жира, возможно, также с добавлением гороха. Заедают ее они большими кусками хлеба, испеченного из муки и тех же отрубей. Тем не менее, это еда, вкус которой вызывает выражение блаженства на их довольных лицах.
Может показаться, что этот забавный водный народец ни на шаг не отходит от своих виттин. Эти энергичные мужчины и юноши, обитающие в своих хижинах на плотах, живо напоминают китайские семьи на лодках и плотах Пекианга у Кан-Бега /15/, которые рождаются на своих суднах, взрослеют, женятся, рожают детей и умирают, часто ни разу ступая на твердую землю. Дзимкены носят куртки того же цвета, что и рогожи, на которых сидят; точно так же в природе есть насекомые, окрашенные в тот же цвет, что и лист, на котором они живут. Под курткой дзимкен носит рубаху из грубого серого полотна, подпоясанную ремнем, широкие штаны из той же ткани. Головной убор и обувь придают ему легкий, почти южный облик: он носит соломенную шляпу, украшенную черной лентой, а на ногах что-то вроде сандалий. Впрочем, дзимкен любит крайности и в самую сильную жару может иногда надеть толстый тулуп и заменить легкую соломенную шляпу меховой шапкой.
Но вскоре мы убеждаемся, что наши плотовщики из Ковно далеко не китайские лодочники Пекианга. На этих виттинах у них нет семей: дзимкены вообще никогда не возят с собой женщин. Для удовлетворения своего любопытства они стараются как можно скорее выбраться на берег. Увидеть такой город, как Кёнигсберг, пройтись по нему пешком — незабываемое событие в жизни польского плотовщика. Мы видим в дзимкене, будь он хоть глубоким стариком, что ребенок соседствует в нем с дикарем. Они обожают участвовать в бойкой бартерной торговле, вроде той, которую моряки привыкли вести с дикарями, только здесь туземцы представляют цивилизацию, а в роли дикарей выступают плотовщики. Всякая чепуха, любая безделушка, даже детские игрушки имеют для дзимкена бесконечную привлекательность. Он предлагает на обмен плетеные рогожки, затейливо вырезанные ореховые палочки и выменивает их на вещи, которыми даже не знает, как пользоваться. Металлические пуговицы, ножички, ножницы, детские зеркальца и трещотки приводят его в неописуемый восторг, и он готов на все, чтобы заполучить их. Эти простодушные дети природы толпами сходят на берег и бродят по улицам города. И тогда можно наблюдать поистине необычные сценки, достойные нашего живейшего внимания. Вот к себе на плот с ежегодной ярмарки в Кёнигсберге возвращается старик-дзимкен. Он купил там детскую скрипку, а может, рожок или барабан, повесил его себе на шею и с удовольствием стучит в него барабанными палочками. За ним с громким смехом и улюлюканьем бежит толпа городских мальчишек. Впрочем нашего дзимкена это не беспокоит. Он бьет что есть мочи в свой барабан, вызывая у сопровождающих его юнцов громкий радостный смех. Мальчишки преграждают ему дорогу, смеются, дергают его сзади за полу куртки, мешают ему так, что он промахивается и бьет мимо, однако не злится, наоборот, радостно улыбается и начинает свою барабанную пьесу снова и снова.
Другой представитель той же породы добродушных первобытных людей, по-своему стремящихся к прогрессу, сходит на берег в грубом коричневом одеянии, соломенной шляпе, с обнаженными шеей и грудью, в сандалиях на босу ногу, а возвращается из города назад полностью преображенным. За ним следует неизменная толпа уличных мальчишек.
Наш дзимкен понятия не имеет, как смешон его вид, — он мыслит себя приобщенным к цивилизации, к лучшим слоям городского общества. Он купил пушистую матерчатую шапку, которая ему велика, и маленькие озорники, подскакивая, еще больше натягивают ее ему на голову. На дзимкене галстук, который он по неведению завязал самым причудливым образом, но более всего его уродует сюртук, или, точнее, фрак синего сукна, из которого мужчина давно вырос: рукава едва достают ему до запястий, талия съехала к груди, а фалды едва прикрывают то, что должны прикрывать.
О многих зажиточных купцах Кёнигсберга поговаривают, что они приехали в наш город беднейшими из бедных: вот такими польскими дзимкенами, начали с того, что выменивали свой немудреный товар на пуговицы и детский барабан, затем дошли до оптовой торговли и миллионного состояния и все никак не могут остановиться.
На своем плоту такие дзимкены, когда у них нет особой работы, проводят однообразные дни, которые тем не менее полны впечатлений от портовой жизни и самого города Кёнигсберга. А вечерами, вкусно поужинав своей гороховой похлебкой, они, всей толпой собравшись на бастионе, устраивают танцы на глазах у многочисленных зрителей.
Дзимкен страстно любит игру на скрипке и танцы. А вот пения его вы почти никогда не услышите. Он пляшет с завидной ловкостью, согласно врожденным способностям своего народа, но он также умудряется извлекать на трех с половиной струнах своей скрипки звуки так, что хочется убежать от царапающей остроты мажорного тона, в то время как минор вселяет в вас тоску. Если у учителя танцев дзимкена был преподавательский талант, а школой служил лучший деревенский трактир в родной деревне, то дзимкен исполняет свои мазурку, варшавянку, польку с ловкостью и поразительной изобретательностью.
Его сандалии тогда обладают эластичностью и упругостью, до которых далеко любой изящной обуви; в его теле такая гибкость, чувствительность и упоение танцем, что позавидует сама Терпсихора /16/. При этом и в самых малейших деталях он соблюдает обычаи своего рода и своих предков, нигде не переходя границ. Несмотря на то, что польская нация уже давно перестала быть единой и служит господам всего света, дзимкен в своих танцах никогда не посрамит чести поляка.
Но вот приходит август и наполняет сердце чувствительного кёнигсбержца какой-то меланхолией. Он напоминает ему о том, что наступает конец лета, близится осень, аисты улетают в далекие края, а честные дзимкены скоро начнут разбирать свои деревянные хижины на воде. Крыша уже снята, деревянные стропила грустно смотрят на нас, одна за другой снимаются балки, разбираются все доски, дощечки и планки, раскатывается на бревна сам плот. Дзимкены ползают по нему до тех пор, пока последняя деревяшка не будет снесена на берег. Капитан-еврей превращает все это дерево в деньги, увольняет своих людей, и они группами отправляются по суше на родину, чтобы долгими зимними вечерами, под звуки скрипки, рассказывать своей семье о чудесных днях, пережитых ими в Кёнигсберге.
ПРИМЕЧАНИЯ
3. Греческий герой Тесей верил в счастливый исход своего похода на Крит в лабиринт к Минотавру и перед расставанием пообещал отцу, что, если вернётся с победой, кормчий поднимет на его корабле белый парус вместо чёрного. Но при возвращении на родину Тесей забыл сменить чёрный парус на белый. Эгей, ждавший сына на акрополе, издалека увидел его корабль и, решив, что Тесей мёртв, бросился вниз и разбился насмерть. ("Мифы и легенды Древней Греции").
4. "Герцогиня Дарем"
Совсем другое впечатление на нас производят голландские моряки. Крепко сбитые, они неторопливы, почти флегматичны. И корабли их похожи на своих хозяев. Добротно сколоченные, массивные, закругленные на носу и на корме, они построены из твердого, ядреного дерева. Их можно сравнить с круглыми голландскими твердыми сырами, которые, как правило, перевозятся на бортах голландцев.
Нужно видеть голландского капитана среди своих матросов, чтобы легко представить себе всю Голландию с ее чистеньким уютным мирком и флегматичной неторопливостью. Такой капитан никогда не совершает плавание в одиночку со своими матросами, нет — у него на борту вся семья, захватившая с собой всё необходимое вплоть до детских игрушек. На голландском корабле присутствует большое поголовье животных: собаки, кошки, утки, куры, и надо заметить, что чистота и порядок при этом свято соблюдаются.
Если наблюдать такое семейство на палубе, отдыхающим после полуденного обеда под изящным тентом, то поневоле признаешь вкус и грубую наивность живописи нидерландских живописцев вполне соответствующими действительности.
Мужчина и женщина сидят в семейном кругу вместе со своими чадами и домочадцами и с шумом переваривают съеденную пищу. Конечно же, это находится в полном противоречии с тем, что мы понимаем под приличием и правилами хорошего тона. Обычно такого рода отрыжка свидетельствует о том, что с желудком есть определенные проблемы. Но голландец, будь то мужчина или женщина, находит её столь же естественной, как, скажем, вздохнуть или выдохнуть с облегчением.
Дамы-голландки одеты весьма живописно. Как правило, фигуры у них тучные. Женщины обычно носят черное платье с богатой драпировкой и свободного покроя куртку, у которой отсутствует воротник. Особенно своеобразен головной убор голландки. Плотно прилегающий к голове чепец, украшенный тончайшим брабантским кружевом, скреплен с обеих сторон большими золотыми пряжками, сверкающими издалека, как приспущенная диадема. И все это одеяние вместе с золотыми и бриллиантовыми перстнями на пальцах дамы, оставляет впечатление солидного богатства.
На фоне этого черного дамского цветника, сверкающего золотыми огнями, к которому скромно присоединяется мужская половина, одетая в черные фраки, резко выделяются красные блузы матросов, суетящихся на корабле. Но в чем состоит их работа?
Они заняты тем, что наполняют свои ведра водой, чтобы выливать ее везде, где только можно. Их задача, чтобы всё и вся на судне блестело и сверкало. Такая мания чистоты беспрецедентна. Верхняя и нижняя палуба, нос и корма корабля, каюты капитана и матросов, окна и двери, пол и потолок очищаются, ополаскиваются, натираются воском, вытираются и чистятся каждый день, с утра до вечера. Зеркальный блеск и полировка всех поверхностей кораблей из Нидерландов сравнима с паркетными полами великосветских салонов больших городов. Светло-голубые с красной окантовкой бочки с водой, стоящие аккуратными рядками на палубе, выглядят так аппетитно, будто кондитер только что вылепил их из сахара, а каюта капитана с ее сверкающими зеркальными окнами, заставленными цветочными горшками и с белоснежными занавесками по бокам, напоминает комнату новобрачной.
Резкой противоположностью голландскому кораблю, чистенькому, как кирпичный роттердамский домик, является его сосед — трехмачтовый английский корабль гигантских размеров. Его черный бушприт /2/ простирается далеко за борта, как грозный скипетр Нептуна. Англичанин весь покрыт угольной пылью, будто он только что вышел из порохового дыма морского боя, если не из самой преисподней.
Даже паруса его потемнели от этой антрацитовой пыли и смотрят на нас устрашающе, как корабль вернувшегося на родину Тесея, забывшего поставить белый парус вместо черного /3/. Английский корабль с первого взгляда свидетельствует о том, что мы имеем дело не с кем-то там, а с Британией, Владычицей морей. Через всё и вся, от транца до киля, от грот-мачты с ее корзинами до мельчайшей аккуратно сплетенной снасти красной нитью проходит идея прочного, практичного, удобного. Здесь царит не мелкое дело, а практика, преследующая реальные цели и немедленно их достигающая; порядок, при котором любому гвоздю отводится свое место, а последний поваренок на камбузе несет ответственность за каждую тряпку.
Весь корабль огромных размеров. Но тем не менее, несмотря на величавые отдельные части его, в глаза сразу бросается легкость, даже грациозность конструкции. Корабль с завидной быстротой изящно скользит по волнам. А британские моряки! Сколько раз художники на своих полотнах изображали их! Это род людей, которым нет равных. Можно подумать, что их родила не смертная женщина, а само море, настолько они едины с морской стихией. Моряк Альбиона в деле проворен, подвижен, хитер, как волна, но когда он отдыхает в портовом кабаке, то погружается в молчаливую задумчивость, — как море, когда наступает штиль. Судя по его неприступному виду, можно подумать, будто он лакомится бифштексами и портерами, хотя в действительности довольствуется скромной трапезой из солонины, сухарей и порции спиртного.
Нужно видеть его в этих двух положениях, движении и неподвижности, чтобы составить о нем верное представление. Любо посмотреть на него там, наверху, даже тогда, когда корабль плывет по волнам. Такелаж парусного английского судна представляет собой настоящий лабиринт из канатов, веревок и тросов. Никакой канатоходец не нашел бы здесь дорогу, и уж тем более, очутись он вдруг на средней мачте, высота которой часто составляет сто футов, с этой сетью вокруг, сплетенной из тысяч и тысяч веревок, и зияющими внизу темно-синими глубинами моря.
Английский матрос, напротив, бегает или, вернее, летает по всем этим переплетениям с такой же легкостью и уверенностью, как паук по своей паутине. Оказавшись на самом верху, он, привязавшись, некоторое время раскачивается на самой вершине мачты, очевидно, из чистого озорства. Он парит в воздухе, как в гамаке, а затем так же проворно и весело спускается по веревочному тросу.
В воскресенье на английском корабле царит полная тишина и безлюдье. В этот день не только люди, но даже мыши, да что там — жучки-древоточцы не шевелятся и шевелиться не должны. Все каюты пусты. На палубе все прибрано, только угольная пыль по обыкновению лежит на всем. А где-нибудь в углу обычно сидит старик и читает молитвенник или Библию. После обеда матросы сидят группами, скрестив руки, или, опершись на палубу, смотрят неподвижным взглядом за борт. Впрочем, вряд ли они что-то там видят. Английский моряк погружен в себя, он бродит в мыслях по Старой Англии. Это ситуация комфортного самоанализа, сравнимого с комфортом некоторых животных, когда они жуют жвачку. Английский моряк жует табак и мыслями где-то далеко-далеко отсюда.
Но этот английский парусный корабль, конечно, уступает по прочности конструкции, по огромным размерам, изяществу и великолепию убранства могучему американцу, который пришвартован рядом. Это тоже парусник, и когда он плывет в океане под всеми парусами, кажется, что могучий кондор парит над прерией, раскрыв свои крылья. Но сейчас его паруса спущены, и в этом шатре из парусов мог бы с комфортом разместиться целый батальон солдат. Парусник прибыл к нам из Нью-Йорка и здесь, в порту Кёнигсберга, принимает на свой борт эмигрантов. Уставшие от Европы толпы народа стремятся в дальнюю заокеанскую обитель своих желаний и обещаний более счастливого будущего.
Мазурцы и литовцы в национальных костюмах по-свойски устроились возле штурвала и доедают свой скудный обед. Молодой плотник-подмастерье с роскошной окладистой бородой, но в плохом костюме жалуется наверху на палубе, что хотел заплатить за свой провоз работой на корабле, но капитан ему наотрез отказал. Тут же у задней мачты с невозмутимым видом стоит сам капитан. Его кряжистая фигура как будто отлита из чугуна. Широкополая фетровая шляпа низко надвинута на уши, взгляд пронизывающий, он что-то обдумывает. Его красное, упитанное лицо серьезно, руки глубоко засунуты в боковые карманы. Матросы с густыми бакенбардами, обнаженной грудью и в блестящих плоских круглых шляпах, с которых свисают, развеваясь на ветру, длинные ленты, разматывают канаты.
По мосту под звуки военного оркестра марширует прусское войско. Раздается оглушительная барабанная дробь, трубит полковой рожок. Проходит за строем строй, каждый воин вытянут в струнку. Матросы и капитаны кораблей, даже английских, встают на бочки, насосы, карабкаются по трапам и мачтам, чтобы лучше рассмотреть военных и ничего не пропустить из разворачивающегося перед ними действа. Только американским матросам все равно, они, не отвлекаясь, продолжают работать, лишь капитан буравит неподвижным взглядом идущих мимо них по мосту пруссаков.
Марш военных окончен, и толпа на берегу переходит на другую сторону бастиона, чтобы осмотреть английский винтовой пароход, прибывший некоторое время назад. Сейчас там происходит погрузка товаров на борт. Весь процесс выглядит достаточно забавно: от одного из складов к трюмам корабля выстроилась оживленная цепочка из мужчин и женщин. Они перебрасывают друг другу серо-зеленые квадратные плитки сельхозудобрения. Груз укладывается в трюм невероятно быстро, и корабль под его весом с каждой минутой все глубже погружается в воду. Этот пароход является своего рода образцом кораблестроения. Каждая деталь прекрасно проработана, сделана из добротного листового железа, так что все судно в целом обладает чрезвычайной прочностью. Никакой жук-древоточец не сможет пробить эту броню. Речные волны волшебным образом отражаются в черном металлическом корпусе, над которым, как колокольня, возвышается красная дымовая труба необычайной толщины. Название корабля "Countess of Durham" /4/. Празднично одетые, будто они собрались не на прогулку в порт, а в церковь, толпы народа теснятся в проходах судна с обеих сторон. Каски белого кирасира и рядового солдата соседствуют с зеленой вуалью знатной дамы, рядом с местным денди, одетым по самой последней моде, виднеется польский еврей в длинном восточном одеянии. Каждым движет одно и то же желание: попасть внутрь корабля и увидеть винтовой механизм этого морского чуда. Скорость парохода в его пути по волнам настолько велика, что самое быстрое парусное судно по сравнению с ним просто ползет, как маломерная плоскодонка по илистому дну голландского канала.
Иногда мы замечаем в нашей гавани и французов с португальцами; впрочем, они приходят сюда реже. На небольших судах они привозят нам вина, в основном из Бордо. Некоторое время назад здесь было замечено даже судно с Азорских островов, на борту его были не только загорелые до черноты, но и натурально черные матросы.
Если мы встанем на самый край вала бастиона и оглянемся вокруг, то увидим прекрасную панораму города на обоих берегах величественной реки. Там, вдали, на северо-западе, на противоположном берегу, виднеется башня знаменитой обсерватории Бесселя. Несмотря на яркое солнце, ее световые люки открыты. Они похожи на глаза диковинного существа с другой планеты. Из этих отверстий, подобно щупальцам невиданного чудовища, тянутся к небу самые разнообразные астрономические приборы.
На другом берегу Прегеля находится место сброса балласта с кораблей. Пословица гласит: "Никогда не сойдутся меж собой камни, горы и деревья дальних стран, но сходятся люди". Однако здесь мы видим исключение. Именно в этом месте земля из самых отдаленных уголков нашей планеты смешивается меж собой: пески Жиронды /5/ встречаются с известняком скал английского графства Нортумберленд, сланцы Швеции с пылью красного дерева Бразилии. И все они исчезают под горами местного песка.
Корабельная верфь находится правее. Там без перерыва, в любое время года, что-то горит и дымится: обтесываются кили, гнутся доски, выпрямляются бимсы, конопатят, смолят и спускают на воду корабли. Спуск корабля на воду — поистине величественное зрелище: корабль украшенный зелеными венками, под радостный рев толпы на верхней палубе скользит на намыленных стапелях и впервые касается водной глади, чтобы уже больше никогда с ней не расставаться.
Возможно, именно здесь, в этом месте, знаменитый кёнигсбергский мистик Иоганн Шёнхерр /6/ при большом стечении народа спустил со стапелей на воду свое детище — диковинный корабль. Корабль, который после многих лет размышлений и расчетов он построил по образцу Ноева ковчега, и на котором хотел выйти в открытое море, быть может, для того, чтобы вновь обнаружить потерянный Земной рай. Но эта громоздкая конструкция, попав в воду, не пожелала двигаться дальше, застряв на месте.
А вон там, в районе улицы Лицентграбен /7/, где стоят на рейде пароходы, жил когда-то гениальный Иоганн Георг Гаман /8/, который называл себя Магом Севера...
Но мы сворачиваем на этот берег Прегеля, где и кроме кораблей есть на что посмотреть. Там на углу высится дом французского консула, со своеобразными украшениями-зубцами на крыше и выступающими балкончиками. Далее расположены склады, их колоссальные хранилища свидетельствуют о прогрессе современного строительства по сравнению со старыми складами устрашающего вида. В окрестностях этих исполинских факторий в разное время бушевали огромные пожары, которые можно было сравнить разве что с пожарами Перы /9/ и старого Стамбула. Они, подобно мятежным красным янычарам, врывались даже в пригороды. Эти бедствия закончились с началом строительства современных складов.
Ближе к нам открывается пространство, которое весьма оживляет общий ландшафт нашего водного проспекта. На огромной площадке разостланы чистые белые полотна, на которых насыпаны высокие горы благословенных плодов Цереры /10/: овес, ячмень, горох, кукуруза. Здесь их просеивают и очищают перед тем, как отгрузить на корабли. Люди с лопатами подбрасывают кукурузу в воздух: сверху обильно льется золотой дождь из кукурузных зерен, а более легкую мякину уносит ветер.
II.
Среди разнообразных жизненных сценок, каковыми изобилует портовый город, много ситуаций как комического, так и трагического характера. Комедия и трагедия в жизни тесно связаны, и все, что нужно, — это искусное перо, чтобы описать происходящее.
Летний полдень. Мы находимся на бастионе, на левом берегу Прегеля. Внезапно показывается огромная толпа людей. В ней смешались представители самых разных классов. Толпа образовала большой круг. Мы пробиваемся внутрь и видим в центре человека, находящегося в аффекте, в смятении, требующего нашего сочувствия, нашей жалости, нашей поддержки. Человек расхаживает взад-вперед, сжимает руки и бьет себя по лбу так, что шляпа слетает. Он очевидно, голландец, причем капитан корабля. Кстати, неподалеку возвышается мачта голландского корабля с широко развевающимся флагом. Наш капитан останавливается, грозит в пространство кому-то кулаком и, кажется, вот-вот, повернувшись к зрителям, разразится гневной тирадой, но тут у него перехватывает дыхание, и он едва лишь только и может выговорить:
Myne Heeren, öss dat moenslik?
что переводится на наш респектабельный верхненемецкий как "Господа, мыслимо ли это?" С несчастным как будто случилось что-то не просто странное, нет, такое возмутительное, превосходящее всякое мыслимое и немыслимое, что слова застревают в горле бедного моряка. Он топает ногами, подпрыгивает, как ужаленный тарантулом, заламывает руки, потрясая ими, и все быстрее и быстрее повторяет, как испорченный механизм, свое:
Myne Heeren, öss dat mönslik?
Что за чудовищное, требующее отмщения, происшествие здесь случилось? Мы все переглядываемся, расспрашиваем друг друга, хотим помочь, восстановить справедливость. Однако никто не знает, как помочь несчастному, как бы страстно он ни вопрошал нас. Люди вокруг перешептываются, недоумевают, пытаются вмешаться, посредничать, судить, как хор в греческой трагедии, а между тем не знают, кого и за что. Некоторые уже громко высказывают догадку, что этот человек сошел с ума, и предлагают позвать докторов. Мало-помалу дело проясняется.
Накануне матросы датского судна вступили в перепалку с командой голландского корабля, стоявшего рядом на якоре. Перепалка переросла в жесточайшую ссору, и датчане решили — разумеется, без ведома своего капитана — как можно сильнее досадить голландцам. Когда на следующий день моряки-голландцы во главе со своим капитаном ушли в город и на судне почти никого не осталось, датчане, маневрируя своим кораблем, прижали к стенке голландское судно так, что городской сток канализационных вод оказался прямо над аккуратными чистенькими голландскими бочонками с водой. Злой жребий распорядился, чтобы в тот день все бочки с водой проветривались и стояли открытыми. Выше мы уже упоминали о том, какой порядок царит на кораблях, прибывающих к нам из пряничного чистенького Амстердама. В этих бочках плескалась девственная, свежайшая, ключевая вода для приготовления пищи и питья, тщательно собранная и отфильтрованная. Датчане очень точно выбрали подходящее время, поскольку их судно еще не взяло на борт никакого груза, а следовательно, было очень легким и маневренным, с высокими бортами, в то время как голландский корабль, и без того неповоротливый по своей конструкции, был нагружен до краев и едва держался над водой. Случившееся было обнаружено голландской командой лишь через несколько часов.
Шутник и любитель цитат мог бы процитировать здесь, слегка изменив, известные слова нашего великого поэта /11/:
"Тот, кому злой жребий выпал —
Сделаться врагом врагу..."
То, что после такой подлой проделки голландский капитан потерял дар речи и долго не мог успокоиться, вполне понятно. Его команде пришлось вылить все содержимое из упомянутых бочек, отдраить их внутри и снаружи, прокоптить и заварить снова. Кто бы мог в этом усомниться?! А по-хорошему, бочки эти надо было разбить в щепы, предать огню, стереть с лица земли, а сам корабль продать — пусть даже себе в убыток. Так требует национальная гордость голландцев, их стремление к чистоте. И на вопрос, что без конца повторял капитан, является ли то, что с ним сделали, «мыслимым», мы, конечно, должны были бы ответить так: "Это все человеческое, к сожалению, слишком человеческое..." /12/.
 |
| Дзимкены. На плоту *************** |
Акватория порта в Кёнигсберге дает нам также возможность увидеть судоходство в его почти первобытном состоянии. И главные действующие лица здесь — племя людей, которое ежегодно приплывает к нам из русской Польши под именем дзимкенов /13/. На прибытие летом этих водных кочевников можно рассчитывать столь же уверенно, как на прилет весной перелетных птиц. Они приходят в июне и уходят в начале сентября. В основном это выходцы из Виленского округа, из районов Ковно, Троке, Медники, Юрбург, Сморгонь, Кьеданы, Кроге /14/, которые в основном являются бедными сельскими жителями.
Их судна и места стоянок дают своеобразные и вместе с тем свежие образы, которым нельзя отказать в живописности, особенно если сравнивать их с современными кораблями англичан и американцев. Их судна — плоты, носящие название "виттины". Виттины часто имеют длину от 500 до 600 футов и более. Когда видишь издалека приближающиеся по воде караваны плотов дзимкенов, создается впечатление, будто подплывает ряд холмов, лесная гряда, целое селение с домами, постройками и их обитателями. Плавучий остров движется и движется, и, кажется, никогда не кончится.
Наконец он заканчивается, но за ним идет новый остров такой же огромной длины. Кажется, происходит миграция людей по воде. Слышны дикие, грубые человеческие голоса. Вполне возможно, что когда-то так гортанно перекликались гунны. Такой плот часто продвигается вперед таким черепашьим шагом, что его движение едва ли можно заметить, так как это огромное судно, хоть и снабженное парусом, встречает на Прегеле слишком мало течения и глубины. Аргонавты древних греков, как бы несовершенны ни было их суда, имели то преимущество, что могли время от времени переносить свои корабли по суше, но сам Геракл, который, как известно, находился среди них, не стал бы брать себе на плечи виттину и тащить ее от Ковно. Самые длинные виттины в гавань Кёнигсберга не пускают, ведь они занимают огромное пространство, на котором могут разместиться 4-5 больших морских судов. Некоторые из этих плотов среднего размера находятся прямо перед нами, и мы можем внимательно рассмотреть их вместе с обитателями во всех подробностях.
Это конструкция самой свободной формы; все в ней едва сколочено, и все же виттина полностью отвечает своим задачам, но без каких-либо следов плана, пропорций, не говоря уже о симметрии целого.
В основании виттины находится нечто, в основе своей напоминающее баржу или паром, и все же она в целом весьма похожа на простой плот, бревна которого далеко разнесены друг от друга, так что речная вода потоком хлещет через щели. Неосторожный шаг — и запросто рискуешь утонуть прямо посреди плота. В центре виттины стоит столб. Он самый высокий здесь и фактически держит на себе всю надстройку. Таким образом, крыша посередине имеет самую высокую точку, но затем двумя скатами уходит с обеих сторон вниз, подпираемая другими столбами различной высоты.
Крыша этой вытянутой в длину постройки, сбитой из досок и реек, покрыта рогожами и присыпана древесной корой. Об окнах и дверях нет и речи, вместо них видны малые и большие открытые, квадратные отверстия, из которых кое-где торчат головы дзимкенов — точь-в-точь, как головки цыплят, выглядывающих из перьев распушившейся клушки.
Самое лучшее помещение на виттине — это каюта капитана рядом со штурвалом, то есть польского еврея, с длинной бородой, двумя пейсами, спадающими до плеч, в черном пальто, доходящем до ботинок, и длинной палкой в руке. Возводя каюту капитана, плотник проявляет все свое искусство. Он устроил нечто вроде комнаты, стены которой криво торчат во все стороны. В импровизированной входной двери есть даже смотровой глазок размером с маленькое зеркальце для бритья.
Пол здесь представляет собой, как и на открытой палубе, связанные между собой необработанные стволы деревьев, и сюда также постоянно просачивается вода. Ее приходится откачивать по нескольку раз днем и ночью. Члены экипажа, как рабы на галерах, должны поддерживать свой плот на плаву, постоянно вычерпывая воду, чтобы не утонуть.
 |
| "Каюта" капитана виттины. Слева виден маленький шалашик, где отдыхает команда. Поскольку необходимо постоянно толкать плот вперед, отдыхать может только один член команды. ************************************** |
На другом конце виттины есть свободное место, где расположен насос; около него находится длинный лоток, из которого дзимкены длинными деревянными ложками или голыми руками на глазах у множества зрителей, толпящихся на бастионе, черпают свою похлебку, состоящую из воды и отрубей. Она заправлена небольшим количеством жира, возможно, также с добавлением гороха. Заедают ее они большими кусками хлеба, испеченного из муки и тех же отрубей. Тем не менее, это еда, вкус которой вызывает выражение блаженства на их довольных лицах.
Может показаться, что этот забавный водный народец ни на шаг не отходит от своих виттин. Эти энергичные мужчины и юноши, обитающие в своих хижинах на плотах, живо напоминают китайские семьи на лодках и плотах Пекианга у Кан-Бега /15/, которые рождаются на своих суднах, взрослеют, женятся, рожают детей и умирают, часто ни разу ступая на твердую землю. Дзимкены носят куртки того же цвета, что и рогожи, на которых сидят; точно так же в природе есть насекомые, окрашенные в тот же цвет, что и лист, на котором они живут. Под курткой дзимкен носит рубаху из грубого серого полотна, подпоясанную ремнем, широкие штаны из той же ткани. Головной убор и обувь придают ему легкий, почти южный облик: он носит соломенную шляпу, украшенную черной лентой, а на ногах что-то вроде сандалий. Впрочем, дзимкен любит крайности и в самую сильную жару может иногда надеть толстый тулуп и заменить легкую соломенную шляпу меховой шапкой.
Но вскоре мы убеждаемся, что наши плотовщики из Ковно далеко не китайские лодочники Пекианга. На этих виттинах у них нет семей: дзимкены вообще никогда не возят с собой женщин. Для удовлетворения своего любопытства они стараются как можно скорее выбраться на берег. Увидеть такой город, как Кёнигсберг, пройтись по нему пешком — незабываемое событие в жизни польского плотовщика. Мы видим в дзимкене, будь он хоть глубоким стариком, что ребенок соседствует в нем с дикарем. Они обожают участвовать в бойкой бартерной торговле, вроде той, которую моряки привыкли вести с дикарями, только здесь туземцы представляют цивилизацию, а в роли дикарей выступают плотовщики. Всякая чепуха, любая безделушка, даже детские игрушки имеют для дзимкена бесконечную привлекательность. Он предлагает на обмен плетеные рогожки, затейливо вырезанные ореховые палочки и выменивает их на вещи, которыми даже не знает, как пользоваться. Металлические пуговицы, ножички, ножницы, детские зеркальца и трещотки приводят его в неописуемый восторг, и он готов на все, чтобы заполучить их. Эти простодушные дети природы толпами сходят на берег и бродят по улицам города. И тогда можно наблюдать поистине необычные сценки, достойные нашего живейшего внимания. Вот к себе на плот с ежегодной ярмарки в Кёнигсберге возвращается старик-дзимкен. Он купил там детскую скрипку, а может, рожок или барабан, повесил его себе на шею и с удовольствием стучит в него барабанными палочками. За ним с громким смехом и улюлюканьем бежит толпа городских мальчишек. Впрочем нашего дзимкена это не беспокоит. Он бьет что есть мочи в свой барабан, вызывая у сопровождающих его юнцов громкий радостный смех. Мальчишки преграждают ему дорогу, смеются, дергают его сзади за полу куртки, мешают ему так, что он промахивается и бьет мимо, однако не злится, наоборот, радостно улыбается и начинает свою барабанную пьесу снова и снова.
Другой представитель той же породы добродушных первобытных людей, по-своему стремящихся к прогрессу, сходит на берег в грубом коричневом одеянии, соломенной шляпе, с обнаженными шеей и грудью, в сандалиях на босу ногу, а возвращается из города назад полностью преображенным. За ним следует неизменная толпа уличных мальчишек.
Наш дзимкен понятия не имеет, как смешон его вид, — он мыслит себя приобщенным к цивилизации, к лучшим слоям городского общества. Он купил пушистую матерчатую шапку, которая ему велика, и маленькие озорники, подскакивая, еще больше натягивают ее ему на голову. На дзимкене галстук, который он по неведению завязал самым причудливым образом, но более всего его уродует сюртук, или, точнее, фрак синего сукна, из которого мужчина давно вырос: рукава едва достают ему до запястий, талия съехала к груди, а фалды едва прикрывают то, что должны прикрывать.
О многих зажиточных купцах Кёнигсберга поговаривают, что они приехали в наш город беднейшими из бедных: вот такими польскими дзимкенами, начали с того, что выменивали свой немудреный товар на пуговицы и детский барабан, затем дошли до оптовой торговли и миллионного состояния и все никак не могут остановиться.
%20vor%20der%20Lastadie%20in%20K%C3%B6nigsberg%20i.%20Pr..jpg) |
| Виттина у погрузочной набережной в Кёнигсберге ***************************** |
На своем плоту такие дзимкены, когда у них нет особой работы, проводят однообразные дни, которые тем не менее полны впечатлений от портовой жизни и самого города Кёнигсберга. А вечерами, вкусно поужинав своей гороховой похлебкой, они, всей толпой собравшись на бастионе, устраивают танцы на глазах у многочисленных зрителей.
Дзимкен страстно любит игру на скрипке и танцы. А вот пения его вы почти никогда не услышите. Он пляшет с завидной ловкостью, согласно врожденным способностям своего народа, но он также умудряется извлекать на трех с половиной струнах своей скрипки звуки так, что хочется убежать от царапающей остроты мажорного тона, в то время как минор вселяет в вас тоску. Если у учителя танцев дзимкена был преподавательский талант, а школой служил лучший деревенский трактир в родной деревне, то дзимкен исполняет свои мазурку, варшавянку, польку с ловкостью и поразительной изобретательностью.
Его сандалии тогда обладают эластичностью и упругостью, до которых далеко любой изящной обуви; в его теле такая гибкость, чувствительность и упоение танцем, что позавидует сама Терпсихора /16/. При этом и в самых малейших деталях он соблюдает обычаи своего рода и своих предков, нигде не переходя границ. Несмотря на то, что польская нация уже давно перестала быть единой и служит господам всего света, дзимкен в своих танцах никогда не посрамит чести поляка.
Но вот приходит август и наполняет сердце чувствительного кёнигсбержца какой-то меланхолией. Он напоминает ему о том, что наступает конец лета, близится осень, аисты улетают в далекие края, а честные дзимкены скоро начнут разбирать свои деревянные хижины на воде. Крыша уже снята, деревянные стропила грустно смотрят на нас, одна за другой снимаются балки, разбираются все доски, дощечки и планки, раскатывается на бревна сам плот. Дзимкены ползают по нему до тех пор, пока последняя деревяшка не будет снесена на берег. Капитан-еврей превращает все это дерево в деньги, увольняет своих людей, и они группами отправляются по суше на родину, чтобы долгими зимними вечерами, под звуки скрипки, рассказывать своей семье о чудесных днях, пережитых ими в Кёнигсберге.
 |
| Надпись: Дзимкены (русские плотовщики). Вечером на плоту. Отдых. ***************************** |
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Кнайпхоф — историческое название одной из островных городских частей Кёнигсберга и нынешнего Калининграда. Современное название — остров Иммануила Канта.
Зелёный цвет является символическим цветом Кнайпхофа, поэтому ворота, ведущие в этот район, и были названы зелеными. Кроме этого, в Кнайпхофе существовали Зелёный мост, Зелёный кран и Зеленые весы. Через Зелёные ворота осуществлялся проход с Зеленого моста на Длинный переулок (Кнайпхофише Ланггассе).
 |
| Зеленый мост, Зеленые ворота и Старая биржа. ********************************** |
2. Бушприт — горизонтальный либо наклонный брус, выступающий вперёд с носа парусника. Бушприт предназначен для вынесения вперёд центра парусности, что улучшает манёвренность судна.
3. Греческий герой Тесей верил в счастливый исход своего похода на Крит в лабиринт к Минотавру и перед расставанием пообещал отцу, что, если вернётся с победой, кормчий поднимет на его корабле белый парус вместо чёрного. Но при возвращении на родину Тесей забыл сменить чёрный парус на белый. Эгей, ждавший сына на акрополе, издалека увидел его корабль и, решив, что Тесей мёртв, бросился вниз и разбился насмерть. ("Мифы и легенды Древней Греции").
4. "Герцогиня Дарем"
5. Жиронда (фр. Gironde) — департамент, расположенный на юго-западе Франции. Столица — город Бордо.
6. Иоганн Шёнхерр (нем. Schönherr, Johann Heinrich; 1771-1826) — кёнигсбергский теософ и мистик.
7. Улица Лицентграбен (ныне Мариупольская) в историческом районе Лицент. "Грабен" в переводе с немецкого "ров, канава". А лицентами когда-то называли торговые пошлины. Вполне возможно, что именно здесь взимали «лиценты» с торгового флота.
8. Иоганн Георг Гаман (нем. Johann Georg Hamann; 1730, Кёнигсберг — 1788, Мюнстер) — немецкий философ, идеолог литературного движения «Буря и натиск».
6. Иоганн Шёнхерр (нем. Schönherr, Johann Heinrich; 1771-1826) — кёнигсбергский теософ и мистик.
7. Улица Лицентграбен (ныне Мариупольская) в историческом районе Лицент. "Грабен" в переводе с немецкого "ров, канава". А лицентами когда-то называли торговые пошлины. Вполне возможно, что именно здесь взимали «лиценты» с торгового флота.
8. Иоганн Георг Гаман (нем. Johann Georg Hamann; 1730, Кёнигсберг — 1788, Мюнстер) — немецкий философ, идеолог литературного движения «Буря и натиск».
9. Пера — историческое (греческое) название района Бейоглу в Стамбуле (Константинополе), Турция.
10.Церера (лат. Cerēs) — древнеримская богиня урожая и плодородия.
11. Измененные строки "Оды к радости" Ф. Шиллера:
Тот, кому случилось счастье
Другу верным другом стать....
/Wem der große Wurf gelungen,
Eines Freundes Freund zu sein../
12. Интересно отметить, что эту фразу приписывают сейчас Фридриху Ницше (1844-1900), которому на момент описываемых событий было 11 лет.
13. ДЗИМКЕН — заимствованное слово из польского ziomek м. 'земляк '. также dschimke, schimke. Обозначение польских плотовщиков и лодочников в бывшей Восточной и Западной Пруссии.
14. Kowno, Troke, Miedniki, Jurburg, Smorgonie, Kjedany, Kroge.
11. Измененные строки "Оды к радости" Ф. Шиллера:
Тот, кому случилось счастье
Другу верным другом стать....
/Wem der große Wurf gelungen,
Eines Freundes Freund zu sein../
12. Интересно отметить, что эту фразу приписывают сейчас Фридриху Ницше (1844-1900), которому на момент описываемых событий было 11 лет.
13. ДЗИМКЕН — заимствованное слово из польского ziomek м. 'земляк '. также dschimke, schimke. Обозначение польских плотовщиков и лодочников в бывшей Восточной и Западной Пруссии.
14. Kowno, Troke, Miedniki, Jurburg, Smorgonie, Kjedany, Kroge.
15. Река Пекианг в Китае. Является одним из притоков Жемчужной (или Перламутовой) реки.
16.Терпсихора — муза танца в Древней Греции.
16.Терпсихора — муза танца в Древней Греции.
_%D0%A1%D0%A2%D0%A0%D0%90%D0%9D%D0%98%D0%A6%D0%90%20%D0%A1%20%D0%9E%D0%9F%D0%98%D0%A1%D0%90%D0%9D%D0%98%D0%95%D0%9C%20%D0%97%D0%98%D0%9C%D0%9A%D0%95%D0%9D%D0%9E%D0%92.jpg) |
Журнал Die Gartenlaube. (1855) Страница с очерком "В Кёнигсбергском порту" ************************** |
ПРИЛОЖЕНИЕ
КУЛЬТУРА И ИСТОРИЯ МЕМЕЛЬСКОГО КРАЯ.
МУЖЧИНЫ НА ОТХОЖЕМ ПРОМЫСЛЕ. ДЗИМКЕНЫ.
Kulturgeschichtliches zum Memelland.
Losmänner und Dzimken.
«Широкий Мемель, всегда покрытый многочисленными лодками и плотами, снабжает Тильзит продуктами соседней русской Литвы, особенно древесиной, пенькой, льном и зерном, которыми город ведет выгодную торговлю с Кёнигсбергом. Самые разнообразные, порой странные на вид суда плывут и дрейфуют вверх и вниз по реке. Мимо проплывают целые леса: могучие ели, пихты и дубы. Такие деревья в нашей части света растут только в русских лесах. Необработанные или обтесанные стволы, бревна, чурбаки и доски, дрова и деловая древесина соединены в огромные плоты, по которым с криком бегает туда-сюда команда. Используя длинные шесты для перемещения своей раскачивающегося, неуклюжего судна, она более или менее умело удерживает его подальше от берега и других кораблей. На этих плотах обычно возведена соломенная хижина, которая является одновременно и кладовой и спальней команды, этих выносливых и непритязательных людей, которых в просторечии называют дзимкенами, потому что они набираются преимущественно из жемайтов, а в их языке так называется узкая пограничная полоска земли, отделяющая прусскую Литву от русской. Иногда на этих плотах также находится целый деревянный дом, состоящий из нескольких комнат, кухни и гостиной, похожей на веранду. Это жилище еврейского капитана, который часто является владельцем плота и груза...
Ежедневная работа дзимкена тяжела и кропотлива. Поскольку их дырявый корабль набирает много воды, им приходится постоянно брать в руки ведра и вычерпывать воду. Для работы на мощных веслах требуется до четырех человек. Гребцам приходится преодолевать бесконечные трудности, поскольку их плотам требуется минимум пять футов воды под килем, и в засушливое лето они легко застревают на Мемеле и Прегеле, где много мелководий.
Работа тяжела, а рацион дзимкенов скуден. Их обычная пища — картофель, горох, крупа и каша, которые они варят себе в огромных котлах и горшках на берегу и черпают из деревянных мисок и лотков деревянными же ложками. Мясо дзимкены почти не едят, но вместо масла в блюда добавляют немного сала, которое едят и в сыром виде с хлебом.
Их одежда проста и примитивна. Дзимкены носят длинный кафтан из серого войлока или вывернутой овчины, грубую льняную рубаху, открытую на груди, такие же штаны, меховую шапку с кистями или грубую соломенную шляпу, а на ногах лапти, так называемые паррески. Дзимкен верит, что мех защищает как от жары, так и от холода, поэтому летом он выворачивает грубую овчину наизнанку, чтобы шерстяная сторона оказалась снаружи. Слегка причастны к городской цивилизации только старшие дзимкены, уже несколько раз совершавшие поездки на плотах и побывавшие в больших городах. Они меняют лапти на сапоги, соломенную шляпу на шапку и отправляются в город в поисках "модной" одежды. Они покупают себе разноцветные жилетки, цветную куртку или шарф кричащей расцветки. Такие детали общего одеяния плохо сочетаются с их остальным костюмом. С мальчишками, следующими за дзимкенами по пятам, происходит постоянная торговля на бартерной основе. Дзимкены отдают им палки, которые они украшают красивой резьбой, а взамен получают пуговицы, особенно металлические, от которых приходят в неописуемый восторг.
Дзимкены стройного телосложения, среднего роста, часто с привлекательной, очень симпатичной, но обычно несколько простоватой физиономией, с темными густыми волосами и светлыми добродушными глазами. Вся их натура добродушна и миролюбива, как у ребенка. Хотя в больших городах их можно встретить зачастую сотнями, ничего плохого о них не услышишь. Они гуляют по улицам в комфортной миролюбивой праздности. Детские игрушки в ларьках, всадник на лошади или оркестр музыкантов увлекают их больше, чем самые большие здания, самые необычные места, на которые они не обращают внимания. Несмотря на то, что у дзимкенов буквально нет ничего за душой, кроме собственной жизни, они всегда веселы и смешливы.
Вечерами у костров, разводимых на берегу, звучат протяжные хоровые песни дзимкенов. Вскоре один из них берет в руки скрипку или волынку, остальные берутся за руки, прыгают и танцуют по кругу. Танец бывает и сольным, а иногда друг против друга танцуют двое. Танцующие совершают быстрые движения, представляющие особый интерес. Верхняя часть тела танцора почти неподвижна, но ноги постоянно двигаются, выполняя мелкие, почти незаметные повороты и прыжки. Скрипка играет щемящую мелодию, зрители хлопают в такт танцорам, не жалея ладоней, иногда кто-то разражается громкими возгласами...
За свой труд дзимкены получают скудное жалованье, которое еще недавно, когда они были крепостными, составляло не более одного рубля на человека за всю поездку; и обычно тратят его на покупку ручной гармоники, новой скрипки или красивой курительной трубки из березового капа с оправой из мельхиора. Обратный путь домой они большими группами совершают пешком. Дзимкены маршируют по пыльному шоссе в изнуряющую августовскую жару, но тем не менее на них вывернутая овчинная одежа и толстые войлочные кафтаны. Несколько человек, вооружившись только что купленными гармошками и скрипками, поочередно играют на них во время своего путешествия. Они идут впереди, остальные следуют сзади, поют, издают радостные возгласы, прыгают и танцуют. Время от времени по кругу пускается бутылка со шнапсом. Толпа дзимкенов, возвращающихся домой, напоминает процессию веселящихся вакханок Древней Греции. Каждый дзимкен — прирожденный музыкант, и самое большое удовольствие для него — музыка и шнапс».
Переводы с немецкого языка
Татьяны Коливай
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА
1. ОРИГИНАЛ: "Im königsberger Hafen" von Alex. Jung. 1855. ССЫЛКА
2. Kulturgeschichtliches zum Memelland. Losmänner und Dzimken. ССЫЛКА
3. Rosenkranz, Karl: Königsberger Skizzen. Ständisches Leben in Königsberg. ССЫЛКА
4. DZIMKE m., definition. ССЫЛКА
 |
| Плоты дзимкенов ************** |
КОПИРОВАНИЕ ТЕКСТА ВОЗМОЖНО ТОЛЬКО С СОГЛАСИЯ АВТОРА ПЕРЕВОДА И С АКТИВНОЙ ССЫЛКОЙ НА HTTP://VBADEN.BLOGSPOT.COM
Комментариев нет:
Отправить комментарий